Пристрелочник (СИ)

25 февраля 1803 года в Бреславле был казнен некто Троэр. Врач Вендт, получив голову из рук палача, приложил цинковую пластинку гальванического аппарата к одному из передних перерезанных мускулов шеи. Последовало сильное сокращение мускульных волокон. Затем Вендт стал раздражать перерезанный спинной мозг — на лице казненного появилось выражение страдания. Тогда Вендт сделал жест, как бы желая ткнуть пальцами в глаза казненного, — они тут же закрылись, словно заметив грозившую опасность. Затем он повернул отрубленную голову лицом к солнцу, и глаза снова закрылись. После этого Вендт дважды громко крикнул в уши: «Троэр!» — и при каждом зове голова открывала глаза и направляла их в ту сторону, откуда исходил звук, причем она несколько раз открывала рот, будто желала что-то сказать. Наконец, ей клали в рот палец, и голова стискивала зубы так сильно, что клавший палец чувствовал боль. Только через две минуты сорок секунд глаза закрылись, и жизнь окончательно угасла в голове.

Палач, исполнявший смертные приговоры в отношении французских дворян в конце XVIII века, рассказывал:

«Все палачи отлично знают, что головы после отсечения живут еще с полчаса: они так изгрызают дно корзины, в которую мы их бросаем, что корзину эту приходится менять, по меньшей мере, раз в месяц…».

Пожалуй, эта технология даст мне несовместимое: простоту, быстроту, гуманность и воспитательное воздействие на массовое сознание здешних туземцев. Мёртвые головы в моих руках будут демонстрировать мою власть над казнимыми в посмертье. По физиологии, по гальванике, просто — из-за ловкости рук. Как «задавил» муниципалов Изумрудного Города Урфин Джус, поедая шевелящихся в его пальцах червяков и пиявок. Сделанных из шоколада.

Здесь все верят в загробную жизнь. Парочка подмигивающих мёртвых голов убедит, что и там от меня не уйти.

* * *

— Трифа, напиши подзаголовок: «Гильотина». По краю рамы сделать надпись: Lasciate ogni speranza, voi ch'entrate. И по-русски: «Оставьте всякую надежду вы, входящие».

Использованную индифферентную дуру я отправил к её товаркам, а сам велел Трифе исполнить роль служанки — принести тёплой воды. В конце концов — кто в доме хозяин? Потом — помочь намылиться. И помыть меня. И вытереть. Везде. Потом я — её. Потом…

«Остальное было делом техники — в хорошем смысле этого слова».

Уже лёжа у меня на плече она погрустила о том, что нарушила «женскую солидарность» — дамы решили игнорировать всех мужчин в лагере.

— Успокойся. Ты никаких обещаний не нарушила. Я — не мужчина. Господин, Воевода, «Зверь Лютый». Ваши глупости на меня не распространяются.

— Господине, наши девки волнуются. Что парни будут с ними, как… как с этими. Ну, не отличат. Надо какой-то… знак.

— Гос-с-споди! Они же все бритые! Чем не отличие?!

— Волосья отрастут. Или нашим, может, кому постричься придётся. Кресты… ты ж их окрестить собираешься. Говор… они переймут скоро. Может, ошейники? Какие-то… особенные. Ну, одного цвета.

— С наших же я ошейники снял! Зачем «особенные»?

— Ты говоришь — и другие люди приходить будут. Надо как-то отличать. Что они такие…

Снова — ничего нового. Особые правила ношения одежды чрезвычайно распространены в сословных обществах. Проститутки и приравненные к ним в Европе — должны одеваться специфически. Чтобы не спутали с приличными женщинами. И наоборот: добропорядочные простолюдинки не могли, например, носить золотые украшения. Только шлюхи и аристократки.

Женская часть колонии быстро нашло решение: челядинки общего пользования получили ошейники, оплетённые рыжей кожей. На оплётку пошла никому ненужная, дырявая лосиная шкура Аггея — мы только вшей с неё свели. Для других категорий несвободного населения использовали чёрную кожу. От шкур другого типа лосей — северных, пермских.

Это «украшение», часто наблюдаемое именно «гостями города», послужило основанием для ещё одной легенды. Будто Воевода Всеволжский столь богат, что дарит «весёлым бабёнкам» золотые гривны на шею. Бывали дурочки, которых «позвала в дорогу» надежда на такое украшение.