Присцилла из Александрии

Присцилла, как во сне, смотрела на проходившие перед ней длинные продольные улицы, из которых некоторые брали свое начало от лазурной синевы моря и заканчивались у Мареотийского озера пепельно-стального цвета. Памятников было бесчисленное множество. Они нагромождались друг над другом, подобно каменным плодам в порфировой корзине. Множество разрушенных храмов было превращено в церкви, но попадались и храмы, пощаженные ради их красоты, потому что они придавали блеск городу. Стоя на перекрестках, напротив христианских часовен, они опирались на пилоны и казались неумолимыми врагами, грозясь своими монументальными дверьми.

На террасах зажигались огни. Присцилла видела по дороге винтообразные лестницы, белые ступеньки которых нисходили к Панеумскому холму, аллеи сфинксов и сикомор, открывающие в своей перспективе таинственный купол подземного храма, длинные колоннады в греческом стиле, перемежающиеся с памятниками эпохи Птолемеев, подобно процессии юных элевзинских жрецов, замерших в созерцании прошлого. Развалины храма Изиды были мрачны и ужасны: четырехугольные столбы с капителями в форме куба, где еще сохранились изображения Гаторы, богини с головой коровы, напоминали отрезанные части тела. Развалины храма Посейдона казались легкими и белыми; лавр, выросший в расщелинах плит, целиком покрыл разбитые алтари, и голуби, обосновавшиеся в листве, с шумом хлопали крыльями. Цветники из роз расстилались перед частными зданиями, и пучки мимозы свешивались со стен и почти загромождали дорогу. На пьедестале статуи Озириса, опрокинутой однажды во время волнений, но не убранной из-за ее тяжести, возвышалось изображение Святой Девы. На треугольной площади, где находилась церковь Святого Петра, восставал целый лес обелисков, и старый дом философа Олимпиоса простерся в скульптурном изобилии, где были перемешаны стили египетские и эллинские, где были нарисованы тысячи символов, эмблематические образы, ныне лишенные смысла и покрытые кое-где большими белыми крестами.

Иногда во время пути факел освещал разъяренные лица. Присцилла начала дрожать при переходе под тетрапилоном Веспасиана, потому что его четыре громадных столба заслонили умирающие отблески света. Они свернули на улицу Сема.

Навстречу им бежал человек, который был закутан в желтую шаль на сирийский манер; с идиотским торжеством в голосе он спросил их:

– Правда ли, что громят дворец Диодора?

Спустившись по улице Сема, они прошли мимо четырех львов из порфира, стоящих у маленького храма Сераписа, и мимо двенадцати крылатых коней из бронзы возле Музея. Они услышали неясный гул и увидели широкую лестницу в сто ступеней, которая вела в Серапеум; она была заполнена угрожающей толпой.

Дом епископа Кирилла стоял на возвышении; он был окружен тремястами сиенитовыми колоннами, сооруженными Птолемеем Сотером. Это здание возвышалось над всем городом. Оно было построено так же, как и церковь Святого Аркадия, из священных камней храма бога Сераписа, разрушенного за несколько лет до этого патриархом Теофилом. Тутмос остановился, подумав, что не вполне безопасно передать детей в руки епископа Кирилла. Он растерянно обернулся к Тегенне.

– Повернем к Некропольским воротам, – сказала рабыня. – Пойдем к моей сестре. Нигде дети не будут в большей безопасности, чем у нее.

Тутмос колебался. Он никогда не видел своей свояченицы. Он знал, что она занимается проституцией в Ракотийском квартале. Она была замужем за странным человеком, про которого говорили, что он не верит ни во что и занимается бальзамированием – запрещенной профессией.

– Что скажет господин, когда узнает об этом?

Но Марк, который тем временем стал на ноги, внезапно бросился бежать, испуская крики. Нужно было его поймать.

– Иисус! Иисус! Помоги нам! – причитала Тегенна.

– Так и быть, пойдем к твоей сестре, – сказал Тутмос.

Они сделали крюк, обошли Ракотийский квартал, достигли Некропольских ворот и очутились в предместье того же названия.

Это была сеть улочек, где жили в прежние времена люди, занимающиеся ремеслом бальзамирования и вообще всем тем, что относилось к похоронным церемониям. Но при Феодосии был издан указ, запрещающий бальзамировать мертвых, а также их сжигать. Разрешалось только хоронить их попросту в земле. Некропольский квартал местами был пустынен, он сделался убежищем для бродячих торговцев, проституток и воров. Но там еще проживало несколько бальзамировщиков, и люди, не отрекшиеся от старинных египетских обрядов, приносили к ним трупы своих родственников, чтобы вернуться за ними, когда они будут превращены в мумии. Этой самой профессией занимался свояк Тутмоса.