Читаем Приступить к ликвидации полностью

Приступить к ликвидации

— Может, вечерком заглянете на огонек? — предложил Данилов. Начальник полистал отрывной календарь.

— Часиков в двадцать устроит?

— Конечно.

— Ну до вечера.

Муравьев и Никитин пошли устраиваться, а Данилов с начальником ОББ Трефиловым сидели в его кабинете.

— Вот смотри, Иван Александрович. — Трефилов положил на стол листы бумаги, на которых были наклеены красные, зеленые, желтые, синие квадратики.

Данилов взял их. На квадратах четко было напечатано: хлеб, жиры, сахар, мясо, водка.

— Это отрывные талоны от карточек. Ими магазин отчитывается за количество проданных продуктов. Туфтовые талоны давали преступникам возможность создавать излишки продуктов в магазинах. Эти излишки и обменивались на ценности. Эксперты дали заключение. Вот, — Трефилов ткнул пальцем в один из листов, — это производство фирмы «Розанов и К°», — а те — подлинные.

— Установлены фигуранты?

— Да. Некто Суморов, директор продовольственного магазина. Продукты он свозит к себе на квартиру, улица Салтыкова-Щедрина, дом 8, квартира 3. Прячет их в сарае. По средам продукты забирают.

— Среда завтра.

— Вот и задержим их.

В пять часов Никитин до изумительного блеска надраил сапоги и начал остервенело чистить шинель. Игорь, лежа на кровати, хитро поглядывал на него.

— Муравьев, — сказал Данилов, — накрывай на стол.

— Товарищ подполковник, — вытянулся Никитин, — разрешите удалиться на два часа.

— Куда это?

— По личным делам.

— Уже?

— Он такой у нас, — засмеялся Муравьев.

— Ну иди, — Данилов вынул из мешка плитку шоколада и протянул Никитину. — Девушке подаришь вместо цветов.

— Спасибо.

Данилов пошел умываться, а Никитин взял гитару, которую оставил здесь предыдущий жилец.

Он пробежал пальцами по струнам и запел:

Это было весною, Зеленеющим маем, Когда тундра оделась В свой зеленый наряд. Мы бежали с тобою, Ожидая погони, Ожидая тревоги, Громких криков «Назад!». По тундре, по железной дороге, Где мчит курьерский Воркута-Ленинград.

Данилов вошел, послушал.

— Опять?

— Что «опять»? — непонимающе переспросил Никитин.

— Блатнягу поешь. Что, других песен нет?

— Так я же, товарищ подполковник, в МУРе работаю, а не в филармонии.

— Оно и видно.

Никитин, чувствуя изменение настроения, быстро натянул шинель и исчез.

— До чего же у него в башке мусора много, — с недоумением сказал Данилов. — Где он этого всего поднабрался?

— Он опер классный, — примирительно сказал Муравьев.

Никитин

Он везде ориентировался, как в своей родной Туле. Даже в лесу.

И в Ленинграде путем опроса населения он быстро нашел дорогу к Измайловскому проспекту, сделав по пути кучу добрых дел: разогнал дерущихся пацанов, помог женщине достать воды из канала, заволок на пятый этаж дрова старику.

Чувствуя себя благородным и сильным, спешил Колька Никитин к собору на свидание с худой, большеглазой девушкой Олей. Понравилась она ему. Сразу понравилась. То ли глаза ее светлые в пол-лица, то ли еще что. Да разве можно сказать, за что тебе нравится человек? Наверное, нет.

Никитин шел, насвистывая танго. Чувствуя силу и молодость. Даже мороз его не брал.

Он всего лишь три раза обошел вокруг собора, и появилась Оля.

— Не замерзли? — спросила она.

— Пока нет, — Никитин полез в карман, — бегал по вашему городу, цветы искал. Говорят, что зимой не растут. Так это вместо них.

— Что это?

— Шоколад.

— Коля, я его вечность не видела.

— Тем более берите.

Оля взяла плитку, понюхала.

— Да вы ешьте, что его нюхать-то.

— Вы из Москвы, Коля?

— Да.

— И всю войну там были?

— Нет, я с первого дня по май сорок второго воевал. Ранили меня и списали по месту прошлой службы.

— В госпитале лежали?

— Все было, и резали и шили. А вы, Оля, неужели всю войну здесь?

— Да. В комсомольской дружине. Пожары гасили, дрова заготовляли, немощным помогали, хоронили мертвых.

Никитин молча слушал рассказ девушки. И все, что происходило с ним, начинало казаться ему пустым и легким в сравнении с тем, что пережила его спутница. До чего же многолика война! И какой стороной ни поверни — везде одно сплошное горе.

Перед ними в сумерках лежал широкий и прямой, как шпага, Измайловский проспект. Ветер носил по нему клочья снега, неприятно бьющие в лицо. Но они не чувствовали ни ветра, ни холода. Им было хорошо вдвоем в этом огромном городе, на этой громадной земле.