Приступить к ликвидации

Идя по темному коридору с потеками сырости на стене, Данилов поражался специфическому тюремному запаху: им были пропитаны стены, двери, пол, окна. Он был неистребим и едок. Данилов не любил бывать в тюрьмах. Каждое посещение их вызывало в нем ничем не оправданную, какую-то брезгливую жалость к людям, сидящим в душных камерах. Вчера он посылал в тюрьму Белова, чтобы он навел справки об Алтунине. В его карточке было записано: чистоплотен, вежлив, много читает. Данилов распорядился просмотреть его библиотечный формуляр. Куприн, Лесков, лирика Симонова. Кроме того, в карточку было занесено нарушение режима. По вине надзирателя Алтунин попал в баню с двумя урками, те немедленно захотели его раздеть, и их еле откачали в санчасти. В общем, он оставался верен себе, проводя единую линию поведения.

Алтунин вошел в следственную камеру и улыбнулся:

— Иван Александрович! А я уж и не думал встретиться.

— Гора с горой…

— Да, воистину неисповедимы пути Господни, но все они ведут в тюрьму…

— Ну зачем же так мрачно. — Данилов расстегнул планшет, достал бумаги. — Мне кажется, что сегодня я смогу вас обрадовать.

— Чем же? — Алтунин печально посмотрел на него.

— Вот какое дело, Вадим Гаврилович, в своих показаниях вы пишете, что убили лейтенанта Мирошникова Вячеслава Михайловича. Так его звали?

— То, что Слава, помню, а отчество забыл.

— Далее вы показываете, что застрелили его в районе Стрийского парка. Так?

— Так.

— Ошибаетесь.

— Я был пьян и писал со слов «дружков», — с горечью ответил Алтунин.

— Вот копия сводки Львовского НКВД за 1–2 июня 1941 года. В эти два дня не было зафиксировано ни одного убийства. А теперь прочитайте показания подполковника Мирошникова. Прошу.

Алтунин взял бумаги и начал медленно, словно по складам, читать. Потом поднял на Данилова остановившиеся, полные тоски глаза.

— Значит?..

— Именно. Скрыпнику, кстати, его настоящая фамилия Крук, необходим был пилот, который помог бы ему бежать за границу…

— Значит, Зося…

— Да, все так. Они сначала споили вас, а потом, подавив волю, запугав долгами, сделали из вас, Вадим Гаврилович, преступника. Мы сняли с вашей совести самое тяжкое обвинение — убийство товарища. Но остались еще ограбление магазина, дезертирство, соучастие в грязных спекуляциях Судинского, незаконное ношение орденов и оружия.

— Я готов, — спокойно ответил Алтунин и твердо посмотрел в глаза Данилову, — я не знаю, как благодарить вас. Убийство Мирошникова камнем лежало на моей совести…

— Нет, Алтунин, вас мучает другое, — перебил его Данилов, — вы слишком поздно поняли, куда завел вас ваш эгоизм и себялюбие. Вы жили по принципу: лучше пять минут быть трусом, чем всю жизнь покойником. Это мучило вас. Потому что в основе своей вы человек храбрый и честный. Ослабив волю, вы поплыли по течению бездумно, как коряга, сброшенная трактором в реку, не задумываясь, куда прибьет вас вода.

— Зачем вы мне это говорите? — Алтунин взял папиросу, жадно затянулся. — Неужели так приятно топтать лежачего?

— Топтать? Нет. Я хочу, чтобы вы на время абстрагировались от прошлого. Представили себя вновь капитаном Алтуниным, а не зэком из камеры 287.

— Зачем? — Алтунин полоснул по нему глазами, словно очередью из автомата.

— У вас есть шанс. Но для этого вы должны помочь нам.

— Давайте, Иван Александрович, расставим точки над «i». Если бы вы не дали мне этого эфемерного шанса, я все равно бы помог вам.

— Вот и прекрасно. — Данилов поймал себя на чувстве радости. Неужели он доволен ответом Алтунина? «Нет, — подумал он, — меня устраивает другое. Алтунин согласился, а это единственный шанс, который поможет ему вновь стать человеком».

Данилов, Королев, Серебровский, Алтунин

Он вошел в кабинет совершенно спокойно, будто не на беседу, от которой во многом зависела его судьба, а в гости пришел он сюда. На нем опять был китель с золотыми погонами, на груди рубиново переливались ордена.

Не доходя шагов десяти до стола, Алтунин по-уставному приставил ногу и вытянулся:

— Здравия желаю, гражданин генерал.

— Ну зачем же так официально, — Королев с нескрываемым любопытством рассматривал его, — давайте проще. Меня зовут Виктор Кузьмич, с Иваном Александровичем вы знакомы, с Сергеем Леонидовичем тоже. Так что присаживайтесь, Вадим Гаврилович.

— Если полицмейстер говорит «садись», то как-то неудобно стоять. — Алтунин сел.

— Ну вот, — добродушно проговорил Королев, — мне кажется, что у Аверченко есть более удачные остроты.

— Приятно услышать, что генерал милиции не чужд изящной словесности. — Алтунин покосился на папиросы, лежащие на столе.

— А вы думали, Вадим Гаврилович, что мы как тот околоточный у Дорошевича: «держать и не пущать»?

Они посмотрели друг на друга и расхохотались.

И сразу почувствовали себя свободно, потому что разговор с первых же минут начался легкий и доверительный.

— Вадим Гаврилович, — комиссар стер с лица улыбку, — нам Иван Александрович доложил, что вы готовы помочь следствию.

— Да, — коротко ответил Алтунин.

— Давая обещание такого рода, — продолжал Королев, — вы тем самым берете на себя целый ряд обязательств.

— Да, — опять коротко, как щелчок курка.