Приступить к ликвидации

Они быстро оделись, взяли вещи и вышли на улицу. После сна, дивного ощущения теплой комнаты ночной ветер показался холоднее и злей.

— Лучше маленький Ташкент, чем большая Сибирь, — зевнув, изрек Никитин.

Что правда, то правда. По перрону гуляла февральская метель. Скользя сапогами по обледенелому бетонному покрытию, они шли вдоль длинного темного поезда, составленного из теплушек и дачных вагонов.

— Здесь, — сказал провожатый. — Вагон, правда, дачный, но ничего, к утру будете на месте.

В вагоне было темно и душно, отвратительно пахло чем-то горелым.

— Располагайтесь. — Провожатый осветил фонарем две покрытые облупившимся лаком скамейки.

Они попрощались.

— Ну что ж, будем спать по очереди, — сказал Данилов.

— Вы спите, Иван Александрович, — ответил Никитин, — а мы с Игорем ночку разделим. Давай, Игорь, ложись, ты не спал совсем, а я покараулю вас.

Поезд дернулся. С грохотом посыпались вещи, кто-то выругался вполголоса. Поезд опять дернулся и, медленно набирая скорость, пополз к выходной стрелке. Данилов, подложив под голову вещевой мешок, лежал, прикрывшись шинелью, на твердой вагонной скамейке, пытаясь заснуть.

Вагон немыслимо мотало, и Данилову приходилось держаться рукой за угол спинки, чтобы не упасть на пол. Наконец не выдержал и сел, прислонясь плечом к стене вагона. Сквозь полудрему он слышал чьи-то голоса, до него долетали обрывки фраз. Потом это все отдалялось куда-то и снова возвращалось. И вдруг сквозь стук и топот он услышал обрывистый шепот:

— …Ты не кричи… Слышь, тихо… Дура… я тебе сала дам…

И придушенный девичий голос:

— …Не надо… Дяденька, не надо… Миленький…

— …Молчи… Молчи…

Никитин пружинисто вскочил со скамейки. Вспыхнул электрический фонарь.

— А мне ты сала дать не хочешь, гад? — рокотнул баритон Никитина.

Потом послышался глухой удар. И кто-то завыл просяще и жалобно:

— Пусти… Слышь, пусти…

— Документы! — резко скомандовал Никитин. — Мешки чьи? Твои мешки? Сейчас проверим, что ты в них везешь.

— Ты чего?.. Ты чего?.. — заговорил кто-то быстрой скороговоркой.

— Ты, гнида, — с ненавистью выдавил Никитин, — чего к женщине пристаешь? А? Документы!

— Есть… Есть документы…

Данилов не вмешивался, он знал крутой нрав Никитина, его обостренное чутье на всякую мразь. И раз уже лейтенант взялся за этого мужика, то он дело доведет до конца.

— Что случилось? Что случилось? — По вагону бежал проводник.

— Как же это так, папаша? — спросил Никитин строго. — Сажаете человека без всяких документов?

— Так разве уследишь за всеми, товарищ начальник?

— Патруль едет в поезде?

— Едет.

— Зови. Пусть они сдадут его куда следует.

Через полчаса в вагоне появился офицер и два сержанта. Они вели мешочника по проходу, и он причитал, бил на жалость:

— Инвалид я… В окопах грудь застудил… Совести у вас нет.

— Вот паскуда, — выругался Никитин, усаживаясь, — все нынче инвалиды, все из окопов. Вы бы, Иван Александрович, на его морду посмотрели. Да на нем гаубицы можно возить.

А потом наступило утро. И было оно солнечным и ярким. Даже грязный вагон в его лучах стал наряднее.

— Волховстрой, — крикнул проводник, — подъезжаем!

Мимо окон плыли разбитые дома, стены, глядящие на мир пустыми глазницами, груды кирпича, сожженные доски.

— Бомбит город фашист, — сказал проводник, — хочет связь с Ленинградом нарушить.

— Папаша, — поинтересовался Никитин, — где здесь горотдел милиции?

— Так кто его знает, сынок, центр-то весь разбомбили.

Они спрыгнули с подножки и пошли в сторону развалин. В этом городе не было привычного вокзала, привокзальной площади. Да и домов почти не было. Только развалины и пепелища. Но тем не менее город жил. Даже киноафиши висели на разбитых стенах.

Нет, не сломлен был город, потому что мужественные люди жили в нем.

Они вышли на какую-то улицу, и закричала, завыла сирена. Данилов взглянул на небо и увидел шесть самолетов, заходящих от солнца.

Забухали зенитки. Разрывы, как фантастические цветы, распустились в воздухе, четко заработали счетверенные пулеметы. Самолеты, перевернувшись через крыло, с воем пошли к земле.

— Ложись! — крикнул Никитин, и голос его утонул в грохоте первого взрыва.

Они лежали на земле, вжавшись в снег, будто он мог защитить их от ревущей над головой смерти. Тяжелый грохот авиабомб больно давил на уши, низко стелился по улицам дым, рушились стены домов, летела земля, обломки бревен и кирпичей.

Сколько длился налет? Пять минут? Двадцать? Час? Данилов не понял. Время остановилось в вое и кошмаре разрывов. Он лежал. Скрипел на зубах снег с землей. Другой отсчет жизни шел сейчас, совсем другой отсчет. Самолеты ушли, напоследок полоснув улицы длинными очередями автоматических пушек.

Город горел. Вернее, горело то, что осталось от него. По улицам со звоном неслись пожарные машины, грузовики, набитые бойцами, машины скорой помощи. Протяжно и страшно, на одной ноте кричала женщина, где-то плакал ребенок.

— Товарищи, товарищи, — к ним подбежала девушка в военной форме, — детей завалило! Помогите!