Приступить к ликвидации

А на стол продолжали выкладывать пачки денег, золото, камни. Лежали на полу штуки отрезов, дорогие шубы, блестящие кожаные пальто.

Муравьев

Он смотрел на продукты, вещи и никак не мог понять, для чего этот человек, лысенький, маленький, розовощекий, пошел на преступление. Суморов же жил в Ленинграде. Видел, как страдают люди, как гибнут от недоедания дети. Каким же надо быть негодяем, как надо любить эфемерные земные блага, чтобы пойти на самое страшное — лишить умирающего от голода куска хлеба.

«Купца» ждали в сарае. Сарай и квартира были приведены в порядок, и со стороны никто бы не увидел, что несколько часов назад здесь проходил обыск. Никитин, скрипя сапогами, мерил сарай по диагонали, насвистывая какой-то тягучий мотив.

— Коль, не мечись, как маятник, в глазах мелькает, — попросил Игорь.

— А ты глаза закрой, — мрачно посоветовал Никитин, но все же сел. — Я бы, Игорь, того Суморова без суда к стенке.

— Я бы тоже, Коля, но закон.

— Закон, закон. Объявить бы таких, как он, вне закона. Когда «купцы» придут?

— Через полчаса.

И потянулись долгие полчаса в холодном сарае, набитом продуктами.

Ленинградские коллеги молчали, Никитин рассматривал головки сапог, а Игорь вспоминал, кто же написал стихи:

А над Невой посольства полумира,
Адмиралтейство, Мойка, тишина.

Он совсем перестал читать, и это угнетало его. Приедет Инна, вокруг нее будут крутиться начитанные, остроумные ребята, а он — пень пнем. Последнюю книгу, без начала и конца, читал в засаде в Марьиной Роще. Пытался хотя бы приблизительно определить автора и не смог.

До чего же медленно ползет стрелка по циферблату. Может, у них в Ленинграде особое, замороженное время? Должны приехать в одиннадцать тридцать. А вдруг опоздают? Сиди в этом леднике, как скоропортящийся продукт.

Полуторка въехала ровно в одиннадцать тридцать. В кузове сидели два мрачных грузчика в ватниках. Из кабины вылез человек, совершенно не вяжущийся обликом с блокадным городом. Был он высок, в круглой бобровой шапке, в тяжелом пальто, с таким же шалевым воротником, в руке тяжелая трость с серебряным набалдашником.

— Вот это да, — удивленно сказал Никитин, — смотри, Игорь, прямо артист.

Человек вышел, огляделся, постучал тростью в окно. За стеклом появилось кивающее лицо Суморова.

Человек махнул тростью, и полуторка подъехала к сараю.

— Ну, — свистящим шепотом произнес Никитин, — держитесь, гады!

Барского обличья мужчина подошел к сараю, достал ключ, открыл замок.

— Давай, — скомандовал он грузчикам.

Никитин заранее выбрал себе покрепче, мордастого, краснорожего.

Грузчики вступили в полумрак сарая.

— Руки, — тихо, не повышая голоса, сказал Муравьев, — быстренько.

Он повел стволом пистолета.

Один из грузчиков послушно поднял руки, мордастый напрягся для прыжка и выдернул из-за голенища финку.

Всю ненависть к этому откормленному ворью, жиреющему на чужом горе, вложил Никитин в удар. Мордастый сделал горлом икающий звук и покатился по полу, выплевывая зубы и кровь, финка воткнулась в доски и задрожала, как камертон. Оперативники навалились на него, щелкнули наручники. Человек в бобрах, услышав шум в сарае, побежал к машине, тяжело, по-стариковски выбрасывая ноги в лакированных ботинках с гетрами. У кабины его ждали Трефилов и Данилов.

— Нехорошо, Шаримевский, — Трефилов поднял пистолет, — вы же мошенник, а связались с бандитами.

— Ах, гражданин начальник, — Шаримевский никак не мог отдышаться, — какие бандиты? Бог с вами. Торгую продуктами.

— Мы к вас сейчас в гости на Лиговку поедем, правда, незваный гость…

— Вы всегда приятный гость, гражданин начальник.

— Ну, коли так, поехали.

Данилов

Две комнаты в квартире Шаримевского были заставлены картинами, дорогими вазами, даже две одинаковые фигуры Вольтера, словно стражники, стояли по обеим сторонам дверей.

— Вы, Михаил Михайлович, — устало спросил Трефилов, — деньги, оружие и ценности сами сдадите?

— Зачтется?

— Как всегда.

— Оружия не держу, а деньги и камушки в печке-голландке. Вы это в протоколе отметьте.

— Обязательно. Мы пока протокол обыска писать будем, а вы с товарищем из Москвы побеседуйте. Специально из столицы ехал на вас посмотреть.

— Гражданин начальник, я даю чистосердечное признание под протокол. Получаю свою сто седьмую и еду в края далекие.

— Пойдемте, — сказал Данилов.

Они вышли на кухню, единственное место в квартире, не заставленное краденым.

К столу сел Муравьев с бланком протокола, Шаримевский устроился на стуле, Данилов прислонился к подоконнику. Он посмотрел в окно и увидел ребятишек, бегающих на коньках по льду обводного канала.

Нет, война не может остановить течения жизни. Осложнить может, а остановить — никогда.

— Михаил Михайлович, — начал Данилов, — я начальник ОББ МУРа.

— Ого! — Шаримевский с уважением посмотрел на Данилова.

— Это ваше письмо? — Данилов вынул из планшета письмо, найденное на даче Розанова.

— Отказываться нет смысла, вы же все равно проведете экспертизу?

— Конечно. Наши графологи умеют работать.