Присутствие. Дурнушка. Ты мне больше не нужна

Его ладонь продолжала ощущать пряжку отцовского ремня. Он поднял глаза на папу и увидел его гаснущую удивленную улыбку. Вот сейчас он снимет ремень и выпорет его! Перед глазами стояла красная пелена, но сквозь нее Мартин видел надежду на конец этой схватки, на мир. Ее сменило видение того, как его сейчас и впрямь выпорют, и тогда воспоминание о дантисте будет изгнано из его памяти и он никогда больше не услышит этого звука — высокого, возбужденного смеха матери, какой он слышал тогда, в тот день. О да! — все это будет изгнано со звонким хлопком ремня и с яростным выкриком папы: «Вот я тебя сейчас!..» Да, да, вот сейчас он его выпорет! А потом папа повернется и ударит маму, и она ударится об стену и дальше уже никогда не станет заставлять его учить папу, никогда и ничему.

Но папа лишь наклонился к нему, похлопал по спине и сказал:

— Уже поздно, профессор, пошли-ка спать.

И Мартин почувствовал, как огромная ладонь отца ложится сзади ему на шею, и позволил отвести себя к двери. А когда он уже выходил из гостиной, то услышал голос брата, усиленный звучавшей в нем ответственностью за то, что он его учит:

— Это произносится б-е-р-е-г, Марти.

Несправедливость всего случившегося обрушилась ему на голову кучей острых гвоздей. Сначала он услышал грохот, потом увидел, как скатерть сползает на пол по его ногам, как катятся в его сторону тарелки и бьются об пол, как разлетаются по всей комнате фрукты из блюда, как описывает в воздухе дугу горящая свеча, он ощутил, как чья-то рука хлещет его полбу, потом по заднице, и он бежит, бежит — и утыкается сперва в Бена, вырывается у него из рук и тыкается в мамино бедро, а потом он вдруг взлетел вверх, суча ногами в воздухе, и смотрит теперь в потолок со следами трех мух, которых однажды прихлопнул там папа. Все вокруг стало красным, словно глаза ему застила пелена его собственной крови, и он чувствовал, как пальцы ног упираются в носки ботинок, когда он пинает папу. «Эй, эй!» Его опустили на пол, он ударился об него ногами и заметил, что рука отца тянется к животу, словно тот у него болел, и ощутил, как боль, которую он причинил отцу, ножом врезается ему в горло, и после этого почувствовал себя странно освободившимся от них, переполненным самим собой — скверным мальчишкой, неуловимым непоседой; он быстро глянул на них, замерших в ступоре, отлично зная, что его никогда никто не может поймать и удержать, если он сам того не захочет. В первое мгновение никто не двигался с места, и он слышал лишь собственное тяжелое дыхание.

Он бросился в свою комнату, схватил измятые штаны, метнулся обратно в гостиную и швырнул их на пол, на обозрение всей семьи. После этого он уже знал, он рванет из дома вниз по улице и никогда больше сюда не вернется. Нет, поправил он себя, не так: он пробежит через пляж и бросится в воду! В бородатый океан, где ему самое место, — он его не боится, как боятся они! Мама сделала к нему шаг, и он замер, судорожно хватив ртом воздуху. Слова сами вырвались у него откуда-то из живота: «Ты мне больше не нужна!» Рот открылся, он уже кричал, но не издавал ни звука, язык его прилип к глотке.

— Мартин!

Он снова закричал.

— А-а-ах! — вырвалось наружу. Корень языка был холоден как лед. Он почувствовал страх. Все они теперь приближались к нему очень осторожно. Он сглотнул, но язык не желал возвращаться туда, где ему положено быть. Он ощутил, что его куда-то несут, потом у него под головой оказалась подушка.

В спальне было темно, и их лица лишь наполовину освещала луна, заглядывавшая в окно. Он долгое время не видел их, но мог слышать их разговор и озабоченные восклицания. Он не мог сейчас шевелить мозгами, не мог заставить мысли оторваться от собственного рта, где они старались нащупать его язык. Он ощущал чью-то ладонь у себя на руке, он повернулся на бок, ожидая увидеть рядом мать, но это оказался отец, сидевший в кресле. Он поглядел туда, откуда доносился голос мамы, и она, оказывается, сидела в ногах постели вместе с Беном. Это было странно: папа всегда стоял в ногах его кровати, когда он болел, а мама сидела рядом. Повернувшись снова к отцу, он почувствовал себя совершенно беспомощным и благодарным, он сейчас очень желал понять свое новое положение в семье.

— Скажи что-нибудь, Мартин, — испуганно попросила мама, отделенная от него огромным расстоянием.

Он не сводил глаз с полуосвещенного лица отца и ждал. Но отец, хотя и испуганный, что было видно, не произносил ни слова; он просто сидел рядом и держал Мартина за руку, словно передавая ему через это касание какую-то новую, неизмеримо глубокую мысль. И Мартин своим молчанием умолял отца заговорить, но отец продолжал молчать.

— Что с тобой, милый? Все хорошо. Ничего страшного не произошло. Скажи что-нибудь. Скажи: «мальчик». Можешь сказать «мальчик»?