Присутствие. Дурнушка. Ты мне больше не нужна

И он рассказал ей все о своем творческом застое и надежде на то, что, записав рассказ на ее коже, он наконец выйдет из кризиса. У нее аж глаза расширились от сочувствия и восторга, и он увидел: она горда тем, что стала его конфиденткой.

— Ну, не знаю… Может, это и не сработает…

— Но попробовать-то можно, верно? Я хочу сказать, попытка не пытка.

Оттягивая начало, он снял со стола коробку со скрепками и кожаный бювар, давнишний подарок Лины на Рождество. Как сказать ей, чтоб раздевалась? Безумие ситуации обрушилось на него могучей волной, угрожая снова отбросить в состояние полной творческой импотенции. С трудом взяв себя в руки, он попросил:

— Раздевайтесь, пожалуйста. — Вообще-то он никогда не осмеливался предложить такое женщине, по крайней мере стоя. А она как будто чуть пожала плечами и выскользнула из одежды — и вот уже стоит перед ним голая, если не считать белых трусиков. Он поглядел на них, и она спросила:

— Трусы тоже снять?

— Ну, если вы не против, то, конечно… Это — ну, не знаю, — меньше вдохновляет, понимаете, когда в трусах… К тому же я хотел бы и там писать тоже.

Она стянула с себя трусики и села на стол.

— Как мне лечь? — спросила она.

Она явно уже пожалела, что ввязалась в это дело, но, справившись со смущением, осталась в состоянии неопределенности и нерешительности, точно в таком же, в каком находился он практически все последнее время. Так что их отношения сразу стали еще более близкими.

— Ложитесь сперва на живот. Простыню подложить?

— Не нужно, и так хорошо. — Она опустилась на столешницу. Широкое пространство ее загорелой спины и шарообразных белых ягодиц, как ему сейчас показалось, создавало дикий контраст с недавней девственной пустотой его рабочего стола. В украшенной гравировкой серебряной чаше, когда-то полученной им в качестве премии, у него стояло с дюжину фломастеров, один из которых он теперь вытащил и зажал в пальцах. Внутри у него что-то трепетало от страха. Что он делает? Он что, окончательно спятил?!

— Все в порядке? — спросила она.

— Да. Я просто задумался.

В его сознании уже сложился этот рассказ — давно, несколько месяцев назад, возможно, год, — и он уже пару раз начинал его писать. А потом — совершенно внезапно и очень просто — ему пришло в голову, что он пережил свой талант и теперь больше не верит в себя. А сейчас, когда перед ним распростерлась эта ожидающая его прикосновения плоть, он решился попытаться снова поверить в себя.

— Вы уверены, что все в порядке? — опять спросила она.

Идея рассказа была отнюдь не самой выдающейся, даже не слишком удачной; в нем он пытался воссоздать картину того, как впервые встретился со своей будущей женой, когда их обоих сбило волной и поволокло, кувыркающихся, в сторону берега. Когда он поднялся на ноги, подтягивая сползшие плавки, она тоже с трудом, пошатываясь, встала, натягивая купальник на грудь, которая выскочила под напором бурлящей воды, он понял: судьба их предопределена, как в мифах про древних греков, выходящих из пучин океана, утонувших, чтобы возродиться вновь.

Тогда он был юным и наивным поэтом, а она боготворила Эмили Дикинсон и верила — жить нужно, словно сжигая свечу, подпалив ее с обоих концов.

— Море хотело раздеть вас, — сказал он. — Это сущий Минотавр.

Ее глаза, как он заметил, подернулись пеленой, и это ему понравилось: его всегда радовали и успокаивали встречи с нерешительными и не уверенными в себе людьми, а она, как впоследствии выяснилось, была такой. Извергнутые морем — именно таким образом он многие годы впоследствии интерпретировал все случившееся, — они инстинктивно увидели друг в друге те же душевные муки, то же желание бежать от всякой определенности. «Смерть от Определенности», — как он напишет затем в своем пеане, хвалебной песне туману как созидающей силе.

И вот теперь, сжимая в пальцах правой руки маркер, он положил левую на плечо Кэрол. Тепло ее гладкой кожи поразило его. Не так уж часто его фантазии превращались в реальность, а то, что она, совершенно незнакомая ему девушка, согласилась сделать для него это, грозило обернуться потоком слез. Доброта человечности. Он чувствовал, что ей потребовалось все ее мужество, чтобы ответить на его объявление, но что-то удерживало от того, чтобы подробнее расспросить о ее жизни. Будем считать, она не сумасшедшая. Ну, может, немного странная, а кто из нас не странный?

— Спасибо, Кэрол.

— Не за что. Работайте себе.