Присутствие. Дурнушка. Ты мне больше не нужна

Ему и в голову не приходило, что он когда-нибудь будет столько думать о сексе. Он уважал, почти боготворил свою жену Хильду, и тем не менее теперь, когда она уже две недели торчала у матери во Флориде, он каким-то странным образом то и дело налетал то на одно приключение, то на другое. То вдруг соседка, миссис Карри, которой было прекрасно известно, в какое время он обычно завтракает, в шесть утра вылезала из своей квартиры с пакетом мусора, в одном пальто, под которым ничего не было даже в самую холодную погоду, и потом подолгу стояла в конце подъездной дорожки, наклонившись и распахнув пальто, лицом к кухонным окнам; и каждый день, каждый божий день, когда он уходил на работу, она будто бы случайно снова появлялась из дверей, и он уже начал подумывать, а что, если… Нет, это было совершенно невозможно: такая порядочная замужняя женщина, она наверняка даже не понимает, что делает, а ведь ее муж в армии, сражается с фашизмом. Дуя на замерзшие руки в толстых шерстяных перчатках, он замирал, снова и снова представляя ее себе, как она стоит, наклонившись, и яростным усилием воли отгонял от себя это видение, чтобы вспомнить сон, который ему недавно приснился: он входит в спальню, а там, на кровати, его кузина Люси, совершенно голая, и он вдруг падает на нее, споткнувшись о коврик, и просыпается. И как это Люси могла бы оказаться в его кровати?

Из-за заднего борта идущего впереди грузовика перед ним вдруг открылся вид на Бруклинский мост. Как это было красиво! И как это здорово — мчаться вперед, пребывая на службе своей стране, когда все, даже Тони, сразу же берутся за дело ради того, чтобы внести вклад в достижение победы. Бальду пришлось снять шапочку и растереть голову, чтобы восстановить нормальное кровообращение. Чувствуя, как его сотрясает от холода, он огляделся. Заметив брезентовый чехол, сложенный в углу кузова, он укрылся им и так и сидел, дуя себе на руки.

Тони съел три сандвича со шпинатом из имевшихся в ленч-боксе шести, глотая их по половинке зараз, словно это были какие-то зеленые пирожные. Хинду погрузился в молчание, предупрежденный мрачным взглядом Тони. А тот явно был в скверном настроении, сидел, втянув голову в плечи, как черепаха. Они пересекли Чеймберс-стрит; высокие офисные и банковские здания, что попадались им по пути, стояли темные, люди, что в них работали, сидели по домам, в тепле и уюте, при всех удобствах. Кто нынче ночью болтался на улице, так это только копы или полные идиоты; обогреватель лобового стекла не справлялся с холодом, и оно все покрылось пленкой льда, исключая несколько квадратных дюймов его поверхности рядом с дефлектором. У Тони во рту скопились уже все ругательства, какие он только знал. Работать на открытой палубе в такую ночь! Там и места не найдется, где спрятаться, на этом корабле, когда весь экипаж и капитан на борту. Маргарет! Ее имя, ненавистное, вселяющее ярость, ее подлая, подобострастная рожа, трепливый рот — все это крутилось перед ним в воздухе провозвестником гибели. Она так сумела настроить дедушку, сделать его таким подозрительным по отношению к Тони, что он по-прежнему отказывался открыть сундучок, пока не стало окончательно понятно, что Маргарет беременна, и даже когда она все больше и больше полнела и раздувалась, так что уже едва могла перетащить себя из одного угла маленькой гостиной в другой, он все еще отказывался это сделать — пока не родился ребенок. Недаром дедушка заслужил себе такую репутацию — глупцы в Калабрии не могут разбогатеть, так же как и те, кто считает месть унижением собственного достоинства.

По мере приближения срока трехкомнатную квартирку приготовили к появлению ребенка, а старик начал вести себя странно, выходя после ужина в гостиную вроде как для того, чтобы поговорить с Маргарет, а на самом деле чтоб убедиться, что Тони остался дома. По вечерам — это длилось уже с месяц, даже больше — он сопровождал Тони по всем барам, вышибая стаканы у него из рук, а в салуне Быка даже смел с полки бара бутылки на пол, чтоб отучить Быка подавать его внуку выпивку. Дошло до того, что Тони пришлось тайком пробираться в забегаловки, в которых он раньше никогда не бывал. Но даже при всем этом старика спасала его репутация, пока Тони не стал отверженным во всех салунах между Четырнадцатой и Хьюстон-стрит. В конечном итоге он сдался, решив, что лучше отдаться на волю урагана, нежели сопротивляться ему, и теперь каждый вечер возвращался прямо домой, чтоб молча сидеть там, пока его жена полнеет и раздувается. Когда до срока оставалось восемь или девять дней, дедушка однажды вечером в гостиной так и не появился. На следующий вечер его тоже не было, и на следующий тоже.