"Притащенная" наука

Эскалация террора привела к явной «психопатологии» новой власти, террор полностью девальвировал идейную подкладку революции, в нее перестали верить, ее стали просто бояться[186]. Страх вновь стал движущей силой крутой ломки российской жизни и он же лег в основу веры людей в «светлое будущее». Страх к тому же оказался простым и надежным инструментом «приручения» интеллигенции, обеспечившим быструю мутацию русской интеллигенции в интеллигенцию советскую – послушную, со всем согласную, не сомневающуюся и не комплексующую. Когда же в середине 20-х годов основная волна террора схлынула, то нетронутая интеллигенция уже вполне искренне поверила в коммунистические идеалы, находя их в чем-то даже сродни христианским.

Но террор – лишь одна проекция гражданской войны, другая, не менее страшная – голод. «Ужас стал бытом, – записывает 31 января 1918 г. Г.А. Князев, – грядет и еще один страшный гость – мор… Все злы, как черти» [187]. В декабре 1918 г. нормы выдачи хлеба в Петрограде достигли минимума, а под новый 1919 год жители города вместо хлеба получили овес.

1919 год М.И. Цветаева назвала «самым чумным, самым черным, самым смертным из всех тех годов» [188]. Ввели так называемый «классовый паек», по которому рабочие, имевшие паек первой категории, получали не более полуфунта хлеба в день (200 г). С наступлением зимы во многих домах лопнули водопроводные трубы, вышла из строя канализация. В конце 1919 г. на Петроград обрушилась эпидемия тифа. «Тихо, тихо так в Петрограде. Поистине – мертвый город» [189].

Во время этой жути 12 января 1919 г. К.И. Чуковский побывал у М. Горького в его квартире на Кронверкском проспекте. Застал писателя за завтраком: «Он ел яичницу – не хотите ли? Стакан молока? Хлеба с маслом?» [190]. Прошел год. В январе 1920 г. Горький красочно описал свою встречу с Луначарским: «Смешно Луначарский рассказывал, как в Москве мальчики товарища съели. Зарезали и съели» [191].

А что же ученые, оставшиеся в Петрограде «переживать» большевиков и одновременно давшие согласие на сотрудничество с ними? 25 сентября 1918 г. президент Академии наук А.П. Карпинский и ее непременный секретарь С.Ф. Ольденбург направляют в Наркомпрос обстоятельное письмо. В нем они указывают, что «в настоящее время люди умственного труда находятся в особо тяжелом положении… что в их среде наблюдаются, по заключению врачей, особо сильное физическое истощение и ряды их тают с чрезвычайной быстротой, вследствие болезней, многочисленных смертей и отъездов за границу» [192]. Руководство Академии просило: освободить ученых от принудительных работ, не «уплотнять» их квартиры, перевести работников умственного труда в высшие категории по снабжению продуктами питания.

4 октября 1919 г. на общем собрании Академии с большой речью выступил И.П. Павлов. Он прямо заявил, что если «новой власти» наплевать на науку, то он уедет туда, где ценят его работу. Перефразируя Достоевского, можно сказать, что для Павлова наука была выше России. 11 июня 1920 г. Павлов обратился в Совнарком с просьбой «о свободе оставления России» [193]. Вожди занервничали. Уже 25 июня Ленин пишет Г.Е. Зиновьеву «откровенное» письмо, давая понять своему петроградскому наместнику, что отпустить Павлова «вряд ли целесообразно», но и удержать его силой будет непросто, ибо «ученый этот представляет такую большую культурную ценность», что без международного скандала при запрете на его отъезд никак не обойтись. И Ленин дает Зиновьеву поразительное указание: предоставить Павлову, «в виду исключения… сверхнормативный паек и вообще позаботиться о более или менее комфортабельной для него обстановке не в пример прочим» (курсив мой. – С.Р.) [194]. 24 января 1921 г. вышло известное постановление СНК «Об условиях, обеспечивающих научную работу академика И.П. Павлова и его сотрудников». В чем, собственно говоря, необычность этой акции?

В том, что Ленину был глубоко безразличен и сам Павлов и его физиология. Но он решил использовать его учение в своих, сугубо пропагандистских целях. Дело в том, что учение Павлова о высшей нервной деятельности было сугубо материалистическим и его можно было легко связать с марксизмом, показав всем «неверующим», что марксизм верно акцентировал внимание на социальной детерминации поведения человека, а потому вывод Маркса о возможности воспитания «нового» человека надежно подкрепляется теорией самого уважаемого в мире физиолога. А раз мир признал его учение, признает и общественно-политическую систему, опирающуюся, как видим, на то же учение [195]. В том и состояла истинная подоплека отеческой заботы Ленина об академике И.П. Павлове.