Притча

- А чего он артачится? - спросил Бухвальд. - Он ведь знает, что его песенка спета, не так ли?

- Само собой, - сказал старшина. - Он знает, что ему конец. Вопрос не в этом. Со смертью он смирился. Только не дает сделать это как нужно клянется, что вынудит застрелить себя не спереди, а сзади, словно какой-нибудь старший сержант или младший лейтенант, считающий себя слишком смелым, чтобы бояться, и слишком крепким, чтобы получить рану. Понимаешь, показать всему миру, что это не враги, а свои.

- Неужели нельзя было подержать его?

- Нет, - сказал старшина. - Нельзя держать французского генерал-майора и стрелять ему в лицо.

- Тогда как же нам быть? - спросил Бухвальд.

Старшина поглядел на него.

- А... - сказал Бухвальд. - Кажется, понял. Нельзя французским солдатам. Может, в следующий раз это будет американский генерал, и трое лягушатников совершат путешествие в Нью-Йорк.

- Да, - сказал старшина. - Только бы дали мне выбрать этого генерала. Ну, готовы?

- Да, - ответил Бухвальд, но с места не двинулся. - Но все же, почему мы? Раз это французский генерал, почему этого не сделали сами французы? Почему мы?

- Может, потому, что американский пехотинец - единственная тварь, какую можно купить поездкой в Париж, - сказал старшина. - Идем.

Но Бухвальд снова не двинулся с места; взгляд его светлых, суровых глаз был задумчив и спокоен.

- Идем, - сказал он. - Ты первый.

- Если хочешь отказаться, почему не отказался до выезда из Блуа? спросил старшина.

Бухвальд непристойно выругался.

- Веди, - сказал он. - Пора кончать.

- Верно, - сказал старшина. - Они все распределили. Французам придется расстрелять тот полк, потому что он французский. В среду пришлось везти сюда немецкого генерала, объяснять, почему они собираются расстреливать французский полк, и это досталось англичанам. Теперь им нужно застрелить французского генерала, чтобы объяснить, зачем привозили сюда немецкого, и это досталось нам. Может, они тянули жребий. Ну, все?

- Да, - внезапно охрипшим голосом сказал Бухвальд и выругался. - Да. Давай кончать с этим.

- Постойте! - сказал айовец. - Нет! Я...

- Не забудь свою карту, - сказал Бухвальд. - Мы сюда не вернемся.

- Не забуду, - сказал айовец. - Что, по-твоему, я все время держу в руках?

- Отлично, - сказал Бухвальд. - Когда тебя отправят в тюрьму за неподчинение, пометь на ней и Ливенуорт {Тюрьма в США.}.

Они вышли в коридор. Он был пустым, под потолком горело несколько тусклых лампочек. Других признаков жизни не было видно, и внезапно им показалось, что и не будет, пока они не выйдут оттуда. Узкий коридор не уходил вглубь, ступенек в нем больше не было. Казалось, это земля, в которой он пролегал, опустилась, словно кабина лифта, оставив его в целости, безжизненным и беззвучным, не считая топота их сапог; побеленный камень потел, держа на себе чудовищную тяжесть спрессованной истории, напластований прежних традиций, придавленных сверху отелем - монархии, революции, империи и республики, герцога, фермера-генерала и санкюлота, трибунала и гильотины, свободы, равенства, братства и смерти и народа, Народа, который всегда выстаивает и побеждает; компания, группа, теперь тесно скученная, шла быстро, потом айовец закричал снова:

- Нет, нет! Я...

Бухвальд остановился, вынудив остановиться всех, повернулся и негромко, яростно бросил ему:

- Пошел отсюда.

- Что? - крикнул айовец. - Не могу! Куда мне идти?

- Идем, - сказал старшина.

Они пошли дальше. Подошли к двери. Она была заперта. Старшина отпер ее.

- Докладывать нужно? - спросил Бухвальд.

- Мне - нет, можешь даже взять этот пистолет себе на память. Машина будет ждать вас, - и собрался закрыть дверь, но Бухвальд торопливо заглянул в комнату, повернулся, прижал дверь ногой и снова заговорил спокойным, хриплым яростным, сдержанным голосом:

- Черт возьми, эти сучьи дети не могут прислать ему священника?

- Пытаются, - сказал старшина. - Кого-то послали за священником в лагерь два часа назад, и он еще не вернулся. Видимо, не может его найти.

- Значит, придется ждать его, - сказал Бухвальд с той же спокойной, невыносимой яростью.

- Кто тебе сказал? - возразил старшина. - Убери ногу. Бухвальд убрал ногу, дверь за ними закрылась, лязгнул замок, все трое остались в густо побеленной камере, комнатке с электрической лампочкой без абажура, трехногой табуреткой, какими пользуются для дойки коров, и французским генералом. То есть у этого человека было французское лицо, и, судя по его выражению и взгляду, он давно привык к высокому чину и вполне мог быть генералом, к тому же у него были погоны, полная грудь орденских планок, широкий ремень и кожаные краги, однако держалось все это на простом солдатском мундире и брюках, очевидно, изношенных каким-нибудь кавалеристом-сержантом; резко встав на ноги, он стоял прямо и неподвижно, словно бы окруженный расходящимся ореолом этого движения.

- Смирно! - резко приказал он по-французски.

- Что? - спросил Бухвальд у стоящего рядом негра. - Что он сказал?

- Откуда я знаю, черт возьми? - ответил негр. - Быстрее! - сказал он, тяжело дыша. - Этот айовский щенок... Займись им.