Притча о встречном

Блока много упрекали за постановку в центре поэмы не передовых сил революции, не сознательных рабочих, а уголовных элементов вроде Катьки и Ваньки. Поэма была написана после Октября, но поэт видел задачу шире, чем отражение одной лишь патетики совершившегося Октября. Его интересовало и время между второй и третьей революциями, психология и дух этого времени, созревание и подготовка великого свершения. Он искал силы психологически неоднозначные, силы с некоей всеобщностью и неопределенностью, именно диалектически-подвижные, калейдоскопические — стихийного в своей промежуточности сознания. Это был непрямой ракурс изобразительности — для большей полноты картины и большей объективности. Революция уже свершилась, но силы Февраля еще живут. «От здания к зданию протянут канат. На канате — плакат: Вся власть Учредительному Собранию!» Мелкобуржуазная срединка времени промежутка между двумя революциями еще и после Октября показательна своими новобуржуазными упованиями. Тем понятней решимость революции в чистоте ее устремлений — к подлинно народной, к социалистической.

Блока критиковали, он понимал критиков. Он отмечал: «Марксисты — самые умные критики, и большевики правы, опасаясь «Двенадцати». Но… «трагедия» художника остается трагедией».

Трагедия в кавычках — и без кавычек. То есть речь по поводу оптимистической трагедии. Речь о неумении художника «угодить моменту», но об уверенном сознании, что будет понят в будущем…

Так, например, мы долго «опасались» булгаковской «Белой гвардии», одного из лучших романов о гражданской войне, булгаковского «Мастера и Маргариту» — философского романа о сложных сдвигах этических основ жизни в нашем стремительно меняющемся мире, романа прежде всего антирапповского, написанного задолго до исторического решения нашей партии о роспуске этой литературной организации, показавшей всю несостоятельность руководства творческим процессом средствами волюнтаристского диктата и леваческого субъективизма…

Блок слушал критиков, понимал их опасения, но ничего — кроме упомянутой строки жены — в поэме не менял. Теперь мы понимаем, что поэт был дальновидней критиков поэмы, пусть и самых благожелательных! Поэзия обладает не сиюминутной правдой, а правдой большой, дальних протяжений, правдой художественно-диалектической. Такова подлинная цена «субъективизма» большого художника.

Художник, если он не плакатист, довольствующийся резким черно-белым перепадом света, решает свою задачу чаще всего в свето-теневых переходах. Блоку, художнику революции, слышавшему ее могучую музыку, говорившему о растворении личного в революционном целом, показ революции в единственно альтернативной смене классово-полярных сил, видимо, представлялся упрощенным показом. Все текучее, переменчивое, серединное тут было показательней для верной картины развития революции. И провидение «субъективизма» поэта теперь очевидно.

Вот почему Катька и Ванька, герои поэмы, воплощающие «голытьбу», вовсе не эксплуатируемая часть трудящихся, даже не люмпены, а уголовно-воровской низ, дно, шпана — на современном языке. Из Петрухи, судя по всему, еще выкуется сознательный боец революции, от Катьки и Ваньки ничего другого ждать не приходится, кроме утверждения своего стихийного начала, своего разгульно-анархистского индивидуализма. Они — новобуржуазная генерация посреди рушащихся основ буржуазного строя. Причем чаще всего наиболее отчаянно сопротивляющаяся развитию революции…

Но стихийные силы революции тоже меняются по мере ее развития. В чем-то существенном они и этим, в свою очередь, характеризуют внутренний процесс ее. Вся пятая песня, в которой женой поэта изменена строка, — некий обвинительный монолог красногвардейца Петрухи, адресованный Катьке, променявшей его на новобуржуя — Ваньку. Монолог — полный укоризны и язвительности, сарказма и гнева. Катька ведь все еще «важничает». Несмотря на то что вместо офицеров, шоколада, кружевного белья и прочих «ценностей» Февраля, ей теперь досталось — «солдатье». Это Октябрь повинен в ее «упадке»! Октябрь ей враждебен, она в него готова вцепиться зубами за «свой Февраль», давший ей не только глубоко спрятанные в чулке керенки, но и внешне пристойную причастность к февральской «революционности» (анненковский красный флажок на груди Катьки — Блок одобрил!). И, выходит, Петрухина пуля, посланная вдогонку новобуржую Ваньке и доставшаяся Катьке, не так уж ошиблась…

При всем «субъективизме» Блока в показе Красной гвардии и мотивов ее действия — совершенно ясно, что Катька и Ванька обречены не в силу ревности и мести Петрухи, а именно — как новобуржуазные элементы. Такова логика народной революции. Логика ее — не в случайном — «Эх, эх, позабавиться не грех!» — а в том, что «Революционный держите шаг!».