Притча о выборе

— Ха! И те качки, что на базаре рэкетом промышляют, тоже слабые, по-твоему?

— Слабые, Санёк, слабые. Это руки и ноги у них накачанные, а душонка, хилая, тощая, слабенькая. И не может эта душонка против жадности да алчности устоять.

Сзади незаметно подошел дворник, дядя Костя.

— Опять пьёте? Не положено тут распивать!

Юрасик обернулся.

— Привет, дядя Костя, чё злой такой? Не похмелялся ещё после вчерашнего?

— Похмелишься тут. Один я на три двора! Загоняло меня начальство.

— Присаживайся, дядя Костя, — сказал Иван Степанович, — нальем грамульку.

Он взял стакан, налил в него немного водки и протянул дяде Косте.

— Ваше здоровье, — пробормотал дядя Костя, отправив одним глотком содержимое стакана в рот. Потом он крякнул и сказал. — Прогноз получили, штормовое предупреждение. Мороз сегодня ночью будет, снег с ветром и гололед.

— А чё? В подвале не замерзнем, отопление уже неделю назад включили, — отозвался Санёк.

— А подвалы все нынче заколотят, и замки на двери повесят, новый начальник ЖЭКа порядки наводит.

— Гад, — смачно сказал Санёк и грубо выругался. — Ладно, не пропадём.

Стемнело. Холодный, сырой, пронизывающий ветер усилился. Мокрый снег, возникая из мутной темноты, кружил над городом, налипал на проводах и ветвях деревьев, тут же замерзая, покрывал ледяной коркой всё на своем пути. Неба не стало, оно превратилось в сплошное месиво снега и дождя. Обойдя все входы в подвал, Иван Степанович убедился, что дядя Костя не соврал, все дыры были заколочены наглухо, на дверях висели замки. Он пошел к мусорным контейнерам, и, отыскав в их вонючих недрах тряпки, рваные одеяла и прочие теплые вещи, соорудил тут же, у контейнеров постель, лег, свернувшись калачиком, как кот, прикрылся грязным, вонючим тряпьем, и уснул.

К рассвету ветер стих, Иван Степанович открыл глаза и увидел склонившегося над собой человека в авиационной форме с погонами подполковника. Он узнал его — это был штурман из его экипажа.

— Иван Степанович, вставайте, — сказал подполковник, помогая ему подняться, — домой Вас отведем, а то замерзнете тут.

— Нету у меня дома, Вася, — ответил Иван Степанович, поднимаясь.

— Тогда давайте с нами, мы на север летим, согласны?

— Согласен.

Его привезли на аэродром, помыли, побрили, переодели. Военно-транспортный самолет «Ан-26» стоял на стоянке, техники прогревали моторы. Это была та же самая стоянка, на которой когда-то стоял и его самолет, подойдя ближе, он увидел бортовой номер, выведенный потускневшей синей краской на сером борту, и понял, что это, действительно, его самолет.

— А, самолет-то мой? — удивленно спросил он.

— Ваш, конечно, мы вместе под Вашим командованием на нём летали. Помните?

— Как не помнить.

Они поднялись на борт, вошли в кабину. Вася предложил ему занять место командира, по старой памяти. Он снова держал в руках теплый штурвал, привычно светились приборы, всё, как прежде, вот и царапина на приборной доске, слева в углу, и облупившаяся, вытертая краска возле кнопки согласования гирокомпаса. Набирая обороты, привычно взвыли винты. Иван Степанович вырулил на взлетную полосу, моторы взревели, унося самолет в заснеженное небо, он оторвался от земли, пробил облака. Яркий солнечный свет ударил по глазам, заполняя собой всё пространство, всё его существо, стало светло, тихо и спокойно.

Наутро, дворник дядя Костя обнаружил возле мусорных баков, под грудой старого, грязного, вонючего тряпья, окоченевшее, мертвое тело Ивана Степанович, человека без определенного места жительства, отставного подполковника, бывшего командира эскадрильи военно-транспортной авиации.

Геннадий Дмитриев Одесса — 2008

Честное имя

Низкие тяжёлые облака медленно ползли над городом, стекая мелким моросящим дождем на крыши домов, на тротуары, мостовые, покрытые грязью и лужами. Из окон местной гостиницы небольшого районного городишка, сквозь мутную пелену дождя, была видна площадь, в центре которой на высоком постаменте стоял памятник вождю, указывающему вытянутой рукой направление движения к лучшей жизни. На голове вождя восседала ворона, оглашая пространство заунывным тоскливым криком.

— Прочь! Прочь, проклятая! — махнула на неё рукой Анна Павловна, будто ворона могла её услышать.

Но ворона как ни в чем не бывало продолжала изливать одной лишь ей понятную тоску, нахохлившись под мелким осенним дождём.