Притча

— И мы не добрались бы сюда, если бы не его пропуск из Военного министерства в Париже. Вы пока даже не знаете, что сделали с вами. Вас оцепили — весь фронт от Ла-Манша до Швейцарии. Правда, судя по тому, что я вчера ночью видел в Париже — не только французскую, американскую и нашу военную полицию, но и обычную, — я мог бы подумать, что им некем оцепить нас. Но у них есть кем; сам полковник не смог бы вернуться сюда сегодня утром, если бы на его пропуске не было подписи старика, сидящего в своей шолькемонской крепости. Это как бы еще один фронт из войск трех армий, не говорящих на языках тех государств, чью форму они надели, приехав из жарких стран умирать от холода и сырости: сенегальцы, марокканцы, курды, китайцы, малайцы, индусы, полинезийцы, меланезийцы, азиаты и негры, которые не могут понять пароль и прочесть пропуск, разве что механически запомнив подпись, как загадочный иероглиф. Но у вас нет пропусков. Вы теперь не сможете даже уйти, тем более вернуться обратно. Ничейная земля уже не перед нами. Она позади. Раньше те, кто смотрел на нас из-за винтовок и пулеметов, по крайней мере мыслили, как мы, хотя не говорили ни по-английски, ни по-французски, но эти даже думают иначе. Они чужды нам. Им на все наплевать. Они четыре года убивали немцев, стремясь вернуться домой от холода, грязи и дождя белых, но у них ничего не вышло. Кто знает, может, перебив оцепленных здесь французов, англичан и американцев, они смогут отправиться домой завтра же?… И нам остается лишь идти на восток…

Тут часовой вышел из оцепенения. То есть он еще не шевелился, не смел; он вздрогнул, судорожно сжался и с руганью заорал в застывшие, восторженные лица:

— Чего развесили уши?? Не понимаете, что мы все за это поплатимся?! Они уже убили лейтенанта Смита и сержанта Бледсоу!..

— Чепуха, — сказал связной. — Они живы. Я же сказал, что научился действовать рукояткой пистолета. Дело в его деньгах, вот и все. Все в батальоне должны ему. Он хочет, чтобы мы сидели сложа руки, пока он не получит своего месячного дохода. Потом пусть война начинается снова, чтобы мы заключали с ним пари на двадцать шиллингов в месяц, что в течение тридцати дней нас не убьют. А у них именно такая цель — начать ее снова. Вы все видели вчера четыре аэроплана и стрельбу зениток. Зенитки стреляли холостыми снарядами. А в аэроплане гуннов находился немецкий генерал. Вчера вечером он был в Шольнемоне. Иначе зачем же он прилетел? Зачем же было лететь через разрывы холостых снарядов под огнем трех «SE-5», бивших по нему вхолостую? Ода, я был там, я видел, как позавчера ночью подвозили эти снаряды, и вчера стоял неподалеку от одной из батарей, стреляющих ими, а когда один из «SE-5» — тот летчик, конечно же, был мальчишкой, слишком молодым, чтобы они посмели известить его заранее, еще не знающим, что правда и факт не одно и то же, — спикировал, дал очередь по батарее и попал мне чем-то в полу мундира — не знаю, что это могло быть, — то меня лишь чуть обожгло. Зачем было нужно все это? Разумеется, чтобы дать возможность немецкому генералу встретиться с французскими, английскими и американскими в резиденции главнокомандующего союзников втайне от нас, прочих двуногих, родившихся не генералами, а просто людьми. И поскольку они — все четверо говорят на своем языке, хотя изъясняться им пришлось на каком-то отдельном национальном, то моментально пришли к соглашению; немецкий генерал, очевидно, сейчас возвращается к себе, и теперь холостые снаряды уже не нужны; как только он прибудет на место, орудия будут заряжены настоящими, чтобы смести, уничтожить, стереть навсегда это ужасное, невероятное осложнение. Так что времени у нас нет. Может быть, не осталось и часа. Но часа хватит, если только все мы, весь батальон, будем заодно. Не на то, чтобы перебить офицеров; они сами отменили убийства на три дня. Кроме того, всем нам вместе в этом нет нужды. Будь у нас время, можно было бы даже бросить жребий: один солдат на одного офицера, подержать его за руки, пока мы не выйдем за проволоку. Но рукояткой пистолета быстрее и, в сущности, не опаснее, как скажут вам, придя в себя, мистер Смит и сержант Бледсоу и Хорн. И потом мы больше не прикоснемся к пистолетам, винтовкам, гранатам и пулеметам, мы навсегда покинем траншеи, выйдем за проволоку и пойдем вперед с пустыми руками, чтобы немцы смело, без страха вышли навстречу нам.

Потом торопливо сказал с холодным отчаянием:

— Ладно: вы скажете, что они встретят нас пулеметным огнем. Но их снаряды вчера тоже были холостыми.

И обратился к старому негру:

— Сделайте же им знак. Вы ведь уже доказали, что он может означать только братство и мир.