Притчи

— Пропущу то, что касается моих безобидных увлечений, — сказал мистер Таппер, — но почему Уильям сказал, что я никогда не мою молочные бидоны и никогда не дочищаю канаву до дна? Такая клевета недостойна мужчины! Но, увы, мой сын преуспел в ней так хорошо, что я лишился достатка.

— Вы принимаете его слова слишком близко к сердцу, мистер Таппер, — сказал ясень. — Ни одна книга не была написана, ни одна картина нарисована, ни одно поле не вспахано и ни одна свинья не выкормлена мужчиной или женщиной без того, чтобы кто-то не сказал, что это сделано плохо, — и не жил еще ни один человек, которого бы кто-либо другой не назвал бы наисквернейшим в мире.

— Но так ли я плох, как считает Уильям? — спросил мистер Таппер. — И вправду ли вы поверили ему, когда он пришел сюда, чтобы рассказать о моих грязных привычках в коровнике мистера Бридла?

— Я определенно поверил ему, — ответил ясень.

Мистер Таппер глубоко вздохнул.

— А кустарник? — спросил он. — Он поверил ему?

— Он слышал его рассказ, — сказало дерево, — но что из того?

— Я пришел в поле, чтобы успокоиться, — произнес мистер Таппер грустным голосом, — найти утешение в доброте трав и растений. С таким же успехом можно было искать доброты у камней. Что мне остается, как не вернуться к коровам?

— Или броситься в пруд, — подсказало дерево.

Мистер Таппер заплакал.

Весенний ветер, холодный и пронизывающий, шевельнул ветви ясеня и застонал. Прекрасные луга лежали сейчас темные и безжизненные, пруд казался глиняной ямой, наполненной сырой грязью и склизкими головастиками. Влажный мох, на котором мистер Тапер лежал, заставил его поежиться.

Мистер Таппер устало поднялся. Дерево молчало.

— Я возвращусь домой, — произнес мистер Таппер. — Может, Уильям расскажет что-нибудь о Джоне Баркере или Джордже Коббе. А завтра я навещу мистера Бридла, попрошу у него прощения и отправлюсь доить коров.

Пальто и ворон

Нередко уединенное поле, изредка навещаемое человеком, являет вдумчивому взору приятное зрелище согласия и благожелательности.

В таком малопосещаемом поле можно без помех наблюдать простой уклад природы. Можно увидеть проделки веселой ласки, услышать голос кукушки или пение пичуг, а чувство одиночества, что навеки поселилось здесь, равно освящено мягким летним теплом или студеными зимними холодами.

Это чувство, которым проникнута сама почва, как никакое другое может помочь в достижении божественного душевного спокойствия и пролить утоляющий бальзам на тревоги людей скромных и смиренных. Вряд ли можно найти какое-либо другое поле — хотя многие так же уединены и покинуты, — которое бы несло душе такое целебное благо, как поле мистера Фейси в Доддере.

Расположившееся на холме, в величественной близости ко всем ветрам, не укрытое ни с севера, ни с востока, ни с запада, готовое приветствовать как неистовый град, так и ярый ливень, это одинокое поле выносило и тихую, и ветреную погоду с одинаковым спокойствием и умиротворением.

Ничего здесь не было такого, что было бы бездушно отодвинуто в сторону за ненадобностью, как частенько случается среди людей, когда одного оттесняют и на его место сажают другого — гораздо большего глупца. Здесь даже забытая косилка облеклась важностью, стала вещью долговечной и мощной — величавое, всемогущее существо посреди простых комьев земли…

Косилка стояла посередине поля мистера Фейси, и оставили ее здесь ни по какой иной причине, как по лености хозяина.

Косилка только и делала, что на протяжении длинных летних и коротких зимних дней грезила о собственной значительности. Вряд ли кому-нибудь удавалось тревожить его грезы так мало, как мистеру Фейси. Этот безвредный человек даже не брал на себя труда — если не принимать во внимание считанных мгновений — запрячь лошадь в косилку и оттащить ее в сторону, чтобы она не мешала ему вспахивать поле.

У мистера Фейси были свои причины на то, чтобы оставить косилку на месте; из своего дома в долине он видел ее воздетые к небу оси.

Была в мистере Фейси некая безобидная гордыня, которая доставляла ему определенное удовольствие при взгляде на косилку. Поле принадлежало ему, косилка словно бы защищала его, и если бы кому-нибудь пришло в голову пройти той дорогой, косилка ясно показывала, кто хозяин поля.

Косилка оставалась на том месте годами, и каждую осень мистер Фейси осторожно вспахивал землю вокруг нее, вполне удовлетворенный тем, что она остается на месте, словно будучи уверенным, что ее ржавое железо пустило в землю корни, которые держат ее прочно и надолго.

И так косилка оставалась на середине поля, гордый корабль, зимой плывущий в буром море, весной бросавший якорь в зеленом океане, а летом полностью тонувший в золотом озере.