Притчи, приносящие здоровье и счастье

Сказал так воин, вновь улыбнулся и пошел своей дорогой. Да так быстро пошел, что Никита даже не успел ничего сказать, а только взял и проснулся. Ну а как проснулся, так сразу же ринулся в школу, рванул что было мочи учиться. И правильно сделал, надо сказать, потому что именно учеба впоследствии сделала из Никиты человека. Выучился Никита в школе, потом выучился на военного. А совсем недавно, к радости родителей и братьев своих старших, получил Никита звание генерала. То есть, можно сказать, продолжил Никита наш дело того воина, чья голова и по сей день возвышается холмом на Глухом озере возле села Смердынь, носящего теперь, правда, другое имя – Лесное.

Сиротка Глаша

Так уж угодно было судьбе, что с самых малых лет осталась девочка Глаша сироткой. Родителей Глаша потеряла в те поры, когда даже еще себя не помнила. Отец на охоте погиб – не сладил с медведем-шатуном как-то раз в январском лесу. А вслед за отцом и мама Глашина пошла в ту страну, откуда никто не возвращается, – не выдержала огорчения, расстроилась, когда мужа не стало. Обо всем этом знала Глаша от бабушки Ефросинии. Ефросиния – хоть и стара она была как забор возле деревенской церкви, а может быть, даже и старше – не допустила, чтобы внучку ее растили чужие люди в чужих домах; сама взялась Глашу воспитывать. И воспитала, грамоте обучила – читать да писать, обучила и тому, как за садом и огородом ухаживать да как за скотиной присматривать. Глаша же хоть и мала была по первоначалу, а смышленышем росла всем на диво. Даже уж на что завсегда строга была ко всем бабушка Ефросиния, однако Глаша повода для строгости не давала вовсе – была послушна, учтива и – самое главное – все понимала сразу. Потому и получалась у Глаши любая работа на загляденье. Вышивать ли сядет долгим зимним вечером, коровку ли пасти направляется майским утром, смородину ли в саду собирает или же на огороде морковь полет – всякое дело не просто ладится у Глаши, а не залюбоваться ну никак нельзя, как Глаша работает. Из всех же дел больше всего любила Глаша печку топить. И так ловко эта работа у нее получалась, что даже бабушка Ефросиния училась у внучки этому, поверьте, далеко не самому простому ремеслу. Ефросиния помнила, что раньше так же хорошо управлялась с печкой покойная мама Глаши…

Однако как-то раз настал черед и старой бабушке Ефросинии покидать наш мир. Годов ей было уже так много, что она даже уже и не помнила, сколько живет на свете; как сама говорила, лет не то сорок, не то пятьдесят тому назад сбилась со счету и теперь уже не припомнит, когда именно что в ее жизни случалось. Ясно одно – дожила бабушка Ефросиния до весьма и весьма почтенного возраста; старше ее – это уж точно – ни в деревне, ни в округе никого не было. И когда настал черед Ефросинии уходить, то позвала она к себе внученьку свою любимую Глашу и молвила ей такие слова:

– Пожила я долго, много и хорошо. Повидала и радость, и горе. Да, жаловаться грех. Одна беда: тебя, мою радость, оставляю одну. Ох, Глашенька, болит душа-то, болит, что сил нет никаких и сладить. Душе бы успокоиться перед уходом – ан нет, томится и томится, хоть что ты с ней делай. А все потому, что тебя, мое солнышко, одну оставляю, сиротинушку. И как ты, Глашенька, без меня справишься? Всему, чему могла только, научила я тебя. А все ж мала ты еще, ох и мала, чтобы одной оставаться. Уж не так мала, чтоб по чужим людям идти, да вот только сама сладишь ли с хозяйством? Сама с коровкой нашей Лункой сладишь ли? Сумеешь ли уток, гусей и куриц каждый день пестовать? А как весна и лето вслед за весной – так там и сад, и огород. Ох, сколько забот на плечики твои маленькие да хрупкие ляжет. И понимаю, сиротинушка, что причитания мои мало помогут тебе в жизни, да вот только поделать ничего не могу – никак душу мне мою не успокоить. Словно, Глашенька, камень на сердце моем лежит и никуда уходит с сердца. Ну как, скажи на милость, мне покидать этот мир, если нет во мне уверенности, что ты без меня тут сама справишься?

– Милая моя бабушка Ефросиния, – отвечала Глаша, гладя бабулю по руке, – ты не волнуйся, хорошая моя. Коли уж час пришел, то не миновать его и не отодвинуть. Горько мне без тебя будет. Горько и одиноко. И нынче плачу, и в грядущем плакать буду. Так уж мир устроен – сама меня, бабушка, ты этому учила, когда я спрашивала у тебя про своих родителей, про маму и про папу, – так мир устроен, что настает час и мы покидаем мир этот. И знаю это, а оставаться в мире без тебя ох как грустно… Но коли уж ничего не поделать, так верь мне – все твои заветы, милая моя бабушка, исполню в точности. Нигде и ни в чем не подведу тебя. Справлюсь с хозяйством сама, как ты меня все эти годы и учила. Весь свой век буду помнить тебя и уроки твои, золотая моя бабушка Ефросиния!