Притяжение Андроникова

Вообще дар схватывать в человеке главное, характерное и в то же время типичное у Андроникова поразительно развит. Слушаешь его новеллы – и перед тобой встает как живой, скажем, Максим Горький, которого я всего несколько раз видел, или Алексей Толстой, которого не видел вовсе, или артист Остужев, которого наблюдал лишь из зрительного зала. И встают не хрестоматийно, а со своими особенностями, достоинствами и милыми странностями.

Кино и телевидение сделали Андроникова таким же известным, как памятник Пушкину, стоящий на Пушкинской площади в Москве. Кто его не знает? С ним сложно ходить по улице, а тем более садиться в автобус: так и шуршит за спиной: «Андроников, Андроников, Ираклий Андроников»… И это не только в нашей стране.

Однажды мне, Ираклию и Алексею Суркову, совершавшим с женами путешествие по Британским островам, пришлось выступать в лондонском «Пушкин-клаб», в клубе имени Пушкина, организованном русскими эмигрантами «первой волны». «Первой волны» – это особенно подчеркивается, ибо представители старой белой эмиграции с презрением относятся к эмигрантам «второй волны», то есть так называемым перемещенным лицам, которых они считают предателями России, не говоря уже о «третьей волне», – их к Пушкинскому клубу, учреждению весьма респектабельному, старомодному, и близко не подпускают.

Так вот, мы приняли это приглашение. Довольно большой зал оказался битком набитым. Дамы и господа, точно бы сбежавшие неразгримированными со съемочной площадки какого-нибудь исторического фильма, дамы с лорнетками, господа в высоких оскаруайльдовских воротничках чинно занимали все ряды. А в проходах стояли их дети и внуки. Пахло нафталином, французскими духами и фиксатуарами, слишком уж усердно употребленными.

Выступление Алексея Суркова и мое аудитория торопливо проглотила, как проголодавшиеся люди хлопают стопку водки в ожидании обильного и вкусного обеда. А вот Ираклий Андроников был встречен бурными аплодисментами. Говорил он долго, почти час, говорил в общем-то известные вещи о советской литературе, о неповторимых особенностях нашей советской культуры, о том, какой стала наша страна с тех пор, как все эти сидящие в зале почтенные леди и джентльмены гордо покинули ее, не согласившись с Октябрьской революцией. Но как его слушали! Смаковали каждую фразу, аплодировали на каждую паузу.

– Божественная русская речь! Какое удовольствие слушать вас! – говорила потом ему директриса клуба, какая-то княгиня или графиня.

– Я знал вашего батюшку, Луарсаба Николаевича. Мы вместе выступали с ним на очень шумных процессах в Санкт-Петербурге. То был настоящий Иоанн Златоуст. И вы весь в батюшку. Вы русский Савонарола… – говорил ему худой старик, у которого от волнения с длинного носа то и дело сваливалось пенсне и, свалившись, повисало на черном шнурочке.

А после в подвале этого странного клуба был ужин, устроенный в нашу честь, как пояснили нам, «в складчину», где на столе были «русские яства» – кислая капуста, микроскопическая баночка черной икры, предназначенная лишь для гостей, и нарезанный на прозрачные ломтики черный хлеб, добытый на каком-то советском корабле. Советскую литературу в этом клубе знали. Она оказалась в библиотеке широко представленной и, как это было видно, весьма и весьма зачитанной.

О литературоведческих книгах Андроникова, таких, как «Загадка Н. Ф. И.», «Портрет», «Тагильская находка», об этих увлекательных детективах без преступников и преступлений, можно было бы не говорить. Автор их отлично написал и не раз великолепно рассказывал телезрителям и радиослушателям. Это увлекательнейшие книги, в них автор остроумно идет по литературному следу, как бы совмещая в себе серьезного ученого, хитроумного детектива и чуткого поискового пса, который, взяв след, уже не потеряет его. Но уж если в книге «Силуэты» я добрался до моего старого друга Андроникова, хочется рассказать об одном таком его поиске, свидетелем и немножко участником которого мне привелось однажды стать.

Есть в Федеративной Республике Германии старый город Майнц-на-Рейне. Существует в городе университет – один из старейших в Европе. В университете этом давно уже профессорствует мой почтенный коллега по Европейскому Обществу Культуры, вице-президентом которого я являюсь, доктор филологии фон Ринтелен, известный специалист по творчеству Гейне. Впрочем, люди старшего поколения помнят эту фамилию вне связи со славным немецким поэтом. Во время Первой мировой войны родовитейший аристократ фон Ринтелен был одним из блестящих офицеров кайзеровской армии и прославился как храбрый и хитрый разведчик. К Гитлеру он был в оппозиции. Ефрейтор в роли вождя великой нации его не устраивал. В войне он не участвовал. Стал скромным университетским профессором. Свой родовой замок и парк он отдал городу, сам переехал в домик, где жил когда-то его управляющий. Вот в этот-то домик я был и приглашен вместе с одним моим советским другом на святочный вечер.