Притяжения [новеллы]

Она берет меня за руку, раскрывает мою ладонь, вкладывает туда что-то маленькое, теплое, извлеченное из кармана, и сжимает мои пальцы.

— Я не только работаю над вами, Алексис. Я работаю для вас.

Я разжимаю кулак. На моей ладони лежат девять лиловых таблеток.

* * *

Я шагаю, как автомат, под деревьями по проспекту вдоль Булонского леса. Машину я оставил. Я не смог бы ее вести, меня всего трясет, перед глазами туман. Боль в левом плече, которую я привычно ожидаю всякий раз, когда хоть чуть-чуть понервничаю, вернулась неотвязным покалыванием. «Это необязательно симптом, — предупредил меня кардиолог, — но всегда звонок». В правой руке я все еще сжимаю таблетки. Зачем она мне их отдала? Она играла на моих нервах, но чего добивалась? Хотела убедить меня в своей невиновности — после того, как сделала все, чтобы я ее заподозрил? Таблетки доказывают только одно: она была у моей матери. Поговорила с ней в одну из ее редких минут просветления, а может быть, расспросила медсестер. Не будучи студенткой фармацевтического факультета, вряд ли сама опознала бы норобтил в коробочке из-под конфет.

Я мысленно переношусь на много лет назад, пытаюсь найти в своем прошлом врага, жертву, человека, которого я мог обидеть настолько, чтобы девчонка — дочь или родственница — разработала такой изощренный, такой «долгоиграющий», такой холодный план мести. И не нахожу. Никого. Я всегда любил только свободных женщин, никогда не крутил с замужними, матерей с их проблемами тоже избегал и всегда устраивался так, чтобы инициатива разрыва исходила от них. Нет, если я на своем веку и возбудил в ком-то ревность, это могло быть только в области литературы, и мне трудно представить, чтобы студентка посвятила годы работы конкуренту своего отца или матери в надежде, что в один прекрасный день он увидит в ней убийцу.

В кармане брюк завибрировал телефон. Отвечаю. Директриса «Глициний» хочет знать, в котором часу я рассчитываю приехать. В ее голосе так отчетливо слышна тревога, что я застываю на повороте аллеи. Прислонившись к дереву, спрашиваю, в чем дело.

— Нам лучше поговорить не по телефону, месье Керн.

— Сейчас я не могу приехать. Что-нибудь случилось?

Тишина потрескивает в ухо, потом директрисин голос осторожно начинает:

— Это, вообще-то, не в компетенции нашей клиники, но… Я сочла своим долгом вам сообщить. У нас возникли… вопросы по поводу кончины вашей матери.

— То есть?

Снова тихо. Я слышу, как она сглатывает.

— Медсестры, когда обмывали тело, кое-что обнаружили. Во рту мадам Керн было… в общем…

— Что было?

— Перышко.

Она пускается в технические подробности, я их не слушаю. Мама терпеть не могла спать на пенопласте. Признавала только гусиное перо. И взяла с собой в «Глицинии» свою собственную подушку.

— Что говорит врач?

— Для заключения о насильственной смерти оснований нет. Но если вы будете настаивать на вскрытии…

Желудок мгновенно скрутило от этой картины.

— Это не может быть самоубийство? Такое вообще возможно — чтобы человек сам себя задушил подушкой?

— Оснований утверждать это тоже нет… Хотя в том состоянии, в котором находилась психика вашей матери, предполагать можно все…

— Вскрытие даст точный ответ?

— Врач думает, что вряд ли. Возможно, вскрытие и позволит с точностью установить, была ли причиной остановки сердца асфиксия, но не даст ответа на вопрос, была ли она спровоцирована… извне. Человек, страдающий болезнью Альцгеймера, подвержен приступам шизофрении и вполне может причинить себе смерть в припадке…

— Или просто сосать перышко. Да?

В ее вздохе я улавливаю замешательство.

— Хотите, я соединю вас с врачом?

— Нет. Вскрытия не надо. Я приеду ближе к вечеру.

— Воля ваша. Но я еще хотела вам сообщить, что одна сиделка видела вчера около семи часов особу, которую вы описали. Блондинку в бордовой кожаной куртке.

Я отключаюсь и мчусь к машине. Двадцать минут одиннадцатого. У Надеж занятия до полудня. Звоню в справочную, чтобы узнать, где ближайший полицейский участок.

* * *

— Сожалею, месье, но этого недостаточно.

— Недостаточно? Чего вам еще? Это же угроза убийства!

— Нет, извините, — отвечает полицейский, прокручивая на мониторе мое заявление. — Перечитайте сами: прямой угрозы нет, только ваши домыслы… Вы не хотите забрать заявление?

— Все-таки, насколько я знаю, это называется потенциальной опасностью, разве нет? Я не требую арестовать эту женщину, просто проследите за ней! И возьмите мою дочь под охрану.

Мой собеседник надувает щеки и, оторвавшись от монитора, отъезжает в кресле назад.

— Мы не в Америке, месье. Если следить за оголтелыми фанатками, этак все силы полиции уйдут на артистов, певцов и футболистов. Не в обиду вам будь сказано, она не так уж и неправа, эта ваша студентка. Напишите книжку, и все будет путем.

Я не стал настаивать. Полицейский, смягчившись, успокоил меня: он сообщит данные куда следует, и, если что, они примут меры. Я не спросил, что он имеет в виду под «если что».