Притворная дама его величества (СИ)

— Не сможете зашить, удалите. У нее уже есть двое детей и будет третий. Но если оставите разрез, она умрет. 

Это было странно, но доктор, хоть и смотрел на меня так, как смотрел бы шеф-повар на того, кто взялся ему рассказывать способы чистки моркови, вполне вежливо мне кивал. Я сказала себе — он согласен и он прислушается, а не просто решил от меня отвязаться. Если бы он не придал моим словам никакого значения, он бы просто ушел, не дослушав, но он принял к сведению. Надежда была.

Туалет опустел, только какая-то девица решила, что хуже не будет, если она тоже сделает насущные дела. Я вышла и, к своему удивлению, увидела Пьера. Он стоял в той же позе, в какой я его и оставила, и этот человек был непрошибаем. Опасен, подумала я, он мне очень опасен. За попыткой спасти жизнь и младенца, и матери я забыла о том, что мне самой угрожало.

— Вы бы оделись, ваша милость, — заявил он, оглядев меня с ног до головы, и я только сейчас вспомнила, что сняла свою юбку, чтобы не слишком ее изгваздать. 

Пришлось вернуться. Совсем спасти одежду не получилось, но, к счастью, испачкала я в основном ее внутреннюю часть, и хотя надевать на себя это было противно, выглядела я снова прилично. Потерплю.

Я вышла, и мы двинулись дальше. 

Дворец был… да, бедноват. Скуповат, сероват, сыроват. Насколько я имела представление о дворцах, а я любила и польские, и немецкие, и французские замки, такие похожие и разные одновременно. Но здесь не было ощущения целостности. Вот — я нашла наконец верное слово. Везде, где бы я ни была, было впечатление жилого дома, с хозяевами, со своей атмосферой, будь то помпезность Версаля, роскошь Петродворца или холодная британская сдержанность. А этот королевский дворец напоминал мне казенный дом.

Мне пришлось побывать на знаменитой даче Сталина. Нет, в отличие от окружавших меня туристов, я была равнодушна к этому этапу истории. Что было, то было, меня не пугал и не восхищал «дух», мне в принципе было без разницы, кто там жил. Мне было интересно — как жил. Как не сбегал из этого места. Потому что ни грошовый мотель, ни больничная палата, ни общая спальня пионерского лагеря не могли сравниться с помещениями — никакими. Есть такая характеристика — «никакой». Как будто вокруг ничего нет, что видел, что не видел, неважно, каким деревом отделаны стены и что в окнах хрусталь вместо стекла. В квартире завзятого холостяка, где только матрас и килька в банке на старой газете, больше жизни и больше воздуха. 

Вот этот дворец был таким. Как та самая дача, и тогда я сказала экскурсоводу — представляете, я нашла новое значение выражению «казенный дом». Дворец тоже казенный дом, словно ту дачу перенесли на три века назад и расширили странной магией, напихали в нее людей, но забыли вдохнуть в нее нечто, что делает коробку — домом.

Не вазочки, фотографии или обои в цветочек. Нет. Забыли дать дому хозяина, человека, людей, даже в тюремной камере, вероятно, не так безлико, что есть, что нет. Дворец на меня давил, да и дворцом я его не могла назвать. Здание. Помещение. 

А вот возле дверей, где Пьер остановился, ощущение это пропало. Везде были проходные комнаты, анфилады, казалось, негде найти приют, а эти комнаты были отгорожены от внешнего мира. 

Королевская спальня?..

Глава тринадцатая

Двери открылись. Я оказалась внутри.

И пропало ощущение казенного дома. Тут была хозяйка, и я ее видела. Высокая статная дама в роскошном платье, с жестким, неприятным лицом, окруженная толпой одинаковых девушек. 

Лицо герцогини де Бри могло бы заставить поежиться бедняжку Маризу. Такое лицо бывает у директрис школ, и я видела эти лица. Каменные — с учениками и их родителями, подобострастные, когда в поле зрения появляются спонсоры. Я была таким спонсором… пару раз, на большее меня не хватило, после второго раза я учинила скандал, потому что вся техника осела не в классах, а в квартирах и кабинетах учителей, но в основном — у директрисы… 

— Вот и ты, дитя мое, — проскрежетала дама, а я кивнула. Кого ты еще ожидала увидеть тут, старая сводня?

Тело Маризы сделало книксен. Какой-то полупоклон. Так было принято, я не препятствовала. От меня не убудет соблюсти пару традиций.

— Ты устала, дитя мое, — продолжала дама, — тебе нужно переодеться с дороги.

Дитя больше всего хотело бы ванну. Но я только поморщилась — это роскошь, хотя как знать?

— Я хочу смыть с себя пыль и грязь, ваша милость, — чуть подумав, сказала я. Лица девушек вытянулись. — И помолиться.

Ответом мне было молчание.

— Чистота тела — чистота души, — выдумала я на ходу. 

— Где накидка твоя? — строго спросила дама. Ах да, накидка. На ней, кажется, и унесли Жозефину.

— Там в туалете рожала дама, — легко ответила я и не отказала себе в удовольствии понаблюдать за выражениями лиц собравшихся дамочек. Бесценно. — Я сняла накидку и бросила ее на пол, чтобы ей было удобнее и теплее лежать. А потом пришел доктор, и роженицу унесли на этой накидке.

Про юбку я говорить не стала. Кто их знает — вдруг тут подобное оголение карается сожжением на костре.