Приусадебное убийство

Валевский уже открыл рот, чтобы произнести речь в защиту своей дочери, но Торнавский махнул рукой:

– Ладно, ладно. Игнат Степанович, святых среди нас нет. И мне неважно, что было у вашей дочери до встречи со мной. Так что поставим жирную точку.

– Конечно, конечно, – скривился Валевский, подумав про себя, что так оно и к лучшему. Лишние проблемы и претензии ему не нужны.

– Вы идите, – донесся до него голос Торнавского. – Спокойной ночи. Детали мероприятия обговорим после.

– Мероприятия? – растерянно пробормотал Валевский, коря себя за то, что отвлекся и, вероятно, что-то прослушал.

– Я имею в виду свадьбу, – не удержался от улыбки Торнавский.

– Ах да, свадьба. – Управляющий хлопнул себя по лбу, вскочил на ноги и почти выбежал из кабинета.

Торнавский прислушался к его шагам, но внезапно дверь приоткрылась, и в нее просунулась голова Валевского.

– Спокойной ночи, зятек, – проговорил он с нескрываемым удовлетворением.

– Спокойной, тестюшка.

Дверь затворилась, и наконец Торнавский остался один.

– Вот чертяка, – проговорил он вслух. – А я тоже хорош, все посмеивался над Степанычем, а сам в его дочку влюбился, как мальчишка.

Торнавский вышел из кабинета и поднялся в свою спальню. Засыпая, он думал о Марианне. Какая славная девушка! А губы такие сладкие и пахнут черешней. Надо будет велеть Евдокиму Назаровичу посадить у ворот желтую и черную черешни…

Рано утром Торнавский нарвал в саду охапку белых роз. Дом еще спал, а сад вздыхал, перешептывался, журчал, насвистывал, жужжал, одним словом, жил своей насыщенной, не всегда открытой человеку жизнью. Торнавский посмотрел на восток и увидел, как юная заря осторожно расправляет полупрозрачные складки розового шелка, который вот-вот пропитается всеми оттенками малинового, потом станет ярко-алым и затем полыхнет всей мощью оранжевого огня.

Он мечтательно улыбнулся, подошел к дому и стал карабкаться по выступам каменной кладки вверх – девушка жила на первом этаже, но в доме Торнавского он был на уровне обычного второго. Вскоре Олег Павлович уже был на балконе Марианны. Он решил не входить в комнату сразу, чтобы не испугать девушку, и вполголоса запел:

«Я здесь, Инезилья,
Я здесь под окном.
Объята Севилья
И мраком и сном.
Исполнен отвагой,
Окутан плащом,
С гитарой и шпагой
Я здесь под окном…»

Марианна открыла глаза и, еще не проснувшись толком, распахнула дверь и вышла на балкон, чтобы сразу попасть в объятия Торнавского. Он прижал к себе девушку, ее молодое тело просвечивало сквозь тончайший шелк сорочки.

– Олег Павлович! – выдохнула она.

– Олег. – Он нашел ее губы и прижался к ним.

Она покачнулась, Торнавский крепко прижал ее к себе одной рукой – в другой он держал розы и боялся уколоть девушку шипами.

– Ты босая, – прошептал он, оторвал ее от пола, внес в комнату и положил на постель. Рядом рассыпал розы.

– Вы такой сильный! – выдохнула она.

– А то, только не уколись…

– Как они пахнут, и влажные…

– Это роса.

– Я знаю…

Ему хотелось наброситься на нее и не выпускать из постели день, два… Но он преодолел себя, отстранился, сел на стул.

– Я вчера говорил с твоим отцом.

– О чем?

– Просил твоей руки.

– О! – вырвалось у нее.

– Ты согласна стать моей женой?

– А папа?

– Я не на папе хочу жениться, – рассмеялся Олег Павлович. – Я люблю тебя, Марианна. Любишь ли ты меня?