Привал на Эльбе

Зельберг стал собираться в рейс в Берлин. Профессор Торрен воспрянул духом. Он надеялся как-нибудь проскочить с машинистом, хоть на паровозе. Зельберг мог бы помочь старику, но без пропуска не решился взять его на паровоз. Он обещал добраться до советской комендатуры и рассказать о скитаниях профессора.

— Скажите там, пожалуйста, — наказывал ему Торрен, — чтоб сообщили обо мне в Гендендорф, майору Пермякову. Тот хорошо знает меня. Не забудьте передать, что военный преступник генерал Хапп освобожден из тюрьмы.

На другой день жена Зельберга получила сколько-то картошки, брюквы, маргарина и накормила голодного профессора.

Вернулся Зельберг из Берлина. Он с восторгом рассказал о беседе в советской комендатуре:

— Какие славные люди! К генералу провели меня. Тот выслушал меня и сразу позвонил в Гендендорф. Что говорил, не знаю, не понимаю русского языка. А лично мне по-немецки: «Передайте профессору Торрену, пусть не падает духом, приедет наш представитель».

Социал-демократы заговорили о новостях. Зельберг сказал:

— Вернулся из Испании бывший «бог бомбардировочной авиации» — хозяин трех заводов. Американцы вошли к нему в акционерное общество. Выходит, ворон ворона не съест. Богатому и черти деньги куют.

— Меня эта махинация не изумляет. Я недавно вычитал о более ловкой, проделке. Деловые янки присвоили тысячи наших патентов на научные и технические открытия, оценивающиеся в десять миллиардов долларов. Теперь они торгуют этими патентами, как своей резиновой жвачкой.

— Прибирают нашу Германию к рукам, — вздохнул Зельберг. — Скоро скажут: Рурский бассейн — американская концессия.

— Уже сказали, — горестно усмехнулся Торрен. — Я прочитал об этом в конфискованной газете. Янки оформили сделку на вывоз рурского угля. Наши промышленники спохватились, решили оставить часть добычи для своих концернов. Тогда янки продали им наш уголь, который еще лежал под землей, но за перепродажу взяли семьдесят процентов прибыли.

— Совести хоть немного есть у них? — возмущался старый машинист.

— Бизнес родится без совести.

— А как в советской зоне? — спросил Зельберг.

— Там немцы сами управляют своими делами. Хозяином стал рабочий. На этой почве у нас с коммунистами разногласия. Рабочего надо подготовить, усовершенствовать, дать ему образование. А коммунисты берут его от станка и назначают директором, начальником службы. Даже бургомистром избрали токаря. Круто, чрезвычайно круто повернули жизнь.

— Круто? — словно взвесил это слово машинист. — Я тоже думаю, круто, но верно. Рабочий борется за интересы народа. Этим он и совершенствуется. Кроме того, рабочий теперь не тот, что был при Бебеле. Мы выросли. Я жалею, что покинул Гендендорф. Вначале мне здесь пели хвалебные песни, обещали рай земной. А сунули в эту бочку, — окинул он взором комнату без потолка, — и некуда выбраться. Сколько беженцев в таких дворцах! Как вы думаете, профессор, когда поднимут шлагбаум, опущенный между западом и востоком? Этот вопрос очень тревожит народ.

— Абсолютно правильно. Народ не одобряет этой границы внутри страны. И я абсолютно убежден: русские против войны, — произнес профессор Торрен. — Надо убедить западных правителей в этом.

— Бесполезно! — махнул старый машинист рукой. — Надо нам самим взяться за свою судьбу. Коммунисты предлагают объединить силы для этой цели — правильно делают. А наши лидеры нос отворачивают: «Нет общей платформы!»

Словно в глаз пальцем кольнул хозяин старого социал-демократа. Торрен осторожно возразил:

— Объединение с коммунистами в известной степени лишит нас партийной свободы и демократии.

— В западной зоне, профессор, нам остается единственная свобода — быть безработными.

Принесли газету. На первой странице была напечатана статья с автографом и портретом профессора Торрена.

— Ваша? — начал читать хозяин вслух.

У старого машиниста волосы подымались дыбом. Какой кошмар и ужас! В статье говорилось, что жену профессора застрелила советская разведчица и его самого пытались убить. Спасся он бегством в западную зону. Зельбергу жалко стало профессора— пострадал… Непонятно только, почему в беседе с ним Торрен все время хвалит советские власти.

— Все это ложь! — выхватил профессор газету, скомкал и бросил в угол. — Не читайте.

— Нет, прочту, — проговорил машинист. — Что-то подозрительно…

Профессору стало больно и смешно. Как запятнали его имя! Торрен уперся подбородком о ладони и пальцами хлопал себя по вискам. Он невольно улыбнулся, представив, что попал в эту зону, как медведь на горячую плиту.

— Улыбаетесь? — с упреком спросил хозяин.

— Бывают улыбки хуже слез, — со вздохом проговорил профессор. — Подстроили мне эту гнусность.

— Как это подстроили? На снимке ясно видно, что вы собственноручно подписываете статью.

— Подпишешь, если к виску пистолет приставят.

— Пистолет увидел — и совесть продал? — с насмешливой жалостью сказал машинист. — Уходите из моего дома. Нечестный вы человек.

Профессор не стал ни спорить, ни извиняться, ни доказывать, что врасплох и медведь труслив. Машинист прав, жестоко осудив его за трусость. Профессор поблагодарил его за приют и ушел.