Привала не будет

Потянулись долгие дни лечения. Сперва в Москве, потом в Куйбышеве и, наконец, в Уфе. С еще не зажившей рукой выписался из госпиталя. Врачи строго-настрого наказали аккуратно ходить на перевязки. О возвращении на фронт можно было лишь мечтать. А Рубен втайне помышлял скорее вернуться на передовую линию. Через неделю-другую уехал в Москву. Тут он встретил Артема Сергеева, который в то время едва поправился после ранения. Рубен поселился у него на квартире. По вечерам разговор велся только о войне, о том, что врага отогнали от Москвы, но угроза перекатилась на юг — враг рвался к берегам Волги.

— А мы сидим в тылу. Нет, так нельзя! — возбужденно говорил Рубен.

Артем смотрел на его забинтованную руку и отвечал:

— Куда тебе с такой рукой. Лечись… Да, кстати, почему ты матери не пишешь?

— А что я буду писать? — удивленно вскидывал густые брови Рубен. — Мое место на фронте, а я сижу в Москве.

Идти в отдел кадров просить, чтобы отправили на фронт, не было резона. Как ни умоляй, все равно не пустят. Подвернулся удобный случай. Как-то к Артему приехал старый знакомый — полковой комиссар Лисичкин. Рубен попросился в его дивизию, которая стояла в Подмосковье и вот-вот должна была грузиться в эшелон. Вечером Рубен уехал в дивизию и домой не вернулся.

Уже из Сталинграда 13 августа 1942 года Рубен послал письмо.

«Дорогая мама! — сообщал он. — Я не писал тебе, пока не знал, куда меня назначат. Сегодня я могу тебе сказать это. Нахожусь в известном месте, которое мне очень дорого. Это город, где я учился…

Мне хочется скорее в бой. Можешь быть уверена, что я исполню свой комсомольский и воинский долг».

4

…Степи, степи. Стоит несносная жара. Когда-то эти тихие, шуршащие тяжелым колосом просторы видели своего хозяина-хлебороба. Теперь по ним, будто на огромных колесницах, гремела чудовищная машина войны. День за днем над степью полыхали бои. Горел ковыль, дымные пожарища застилали всю округу. Над степью висела пахнущая гарью пыль. Лишь ночью, к рассвету, пыль оседала, становилась немного влажной от росы, а утром, как по расписанию, степь оглушалась пронзительным ревом пикирующих самолетов, лязгом танковых гусениц и громом батарей.

Тяжелые, напряженные бои шли днем и ночью.

23 августа 1942 года фашисты форсировали Дон. Крупные вражьи силы мотопехоты и танков двинулись на юг, чтобы отсюда прорваться к Волге. На их пути железной стеной встали советские войска.

Большая тяжесть удара легла на плечи 35-й гвардейской стрелковой дивизий. Она должна была занять оборону на рубеже Самохваловка-Котлубань. В ее задачу входило остановить продвижение неприятельских сил на юг.

Полки этой дивизии еще находились в пути. На рубеж развертывания был выброшен передовой отряд. Он состоял из стрелкового батальона и пулеметной роты, которой командовал гвардии капитан Рубен Ибаррури.

Силы слишком неравные: один батальон должен был устоять перед натиском огромной бронированной колонны. Ночью передовой отряд вошел в соприкосновение с противником. Завязался упорный бой. Батальон держал рубеж до тех пор, пока не подошли сюда основные силы дивизии. Но это было лишь начало. Передовой отряд получил другую трудную задачу — прикрыть фланг дивизии у хутора Власовка.

Казалось, это было выше человеческих сил: днем солдаты отряда были в пути, ночью, не сомкнув глаз, вели тяжелый, неравный бой, отбили пять атак. Наступил рассвет, но и он не принес передышки.

В такие минуты солдаты обычно остро нуждаются в поддержке командира: как он поведет себя, что скажет? К тому же у каждого на душе горечь утраты: погиб командир батальона. Теперь из старших остался один Рубен Ибаррури. Усталый, в запыленной гимнастерке, осунувшийся, он все же не терял самообладания. Воспаленные от бессонницы глаза по-прежнему излучали тепло. Ему хотелось бы прижать к себе товарищей, зажечь пламенем своего сердца каждого солдата, ободрить, но времени нет, и он сказал коротко, с твердой решимостью:

— Фашисты не пройдут!

На время замолкшее поле вновь оглушили раскаты орудий. Минут пять вели немцы огневой налет по узкому участку обороны. Земля, казалось, ходуном ходила. Окопы и ячейки заволокло гарью. И не успели отгрохотать пушки, как фашисты бросились на этот дымящийся участок в атаку. В какой-то миг показалось, что они вот-вот прорвутся на передний край. И тут, словно выросшие из-под земли, появляются стволы пулеметов, автоматов. Оглохшие, пропахшие порохом гвардейцы встретили фашистов градом свинца. Скоро поредевшая вражья цепь залегла.

Наступила тяжелая и зловещая тишина. По изрытому снарядами и перекопанному вдоль и поперек полю ползли назад фашисты. Вроде бы совсем отходили. Но нет, через некоторое время угроза нависла с флангов. К самому переднему краю подступала, как бы вгрызаясь в оборону, ложбина. Вот по ней-то, укрываясь, приближались солдаты в крутолобых касках.

Гвардейцы продолжали отбиваться, но огневые тиски все туже сжимались вокруг них. Вот уже явственно видны перекошенные злобой лица фашистов. Еще минута-другая — и они ворвутся в окопы.