Привала не будет

Тут выяснилось, что одна наша часть отходит под ударами белых. Едва выдвинулся бронепоезд на полустанок Тикопись, как позиции оказались оголенными и против него был брошен неприятельский паровоз. Двигался на большой скорости, точно норовя всею своей громадой таранить бронепоезд. Теперь все дело в сильной воле и выдержке каждого красного бойца: смертельно опасно промедление, жизненно нужен каждый метр полотна.

Бронепоезд отходит, осыпая снарядами шальной паровоз. На беду снаряды ложатся неточно. Паровоз уже настигает, все ближе и ближе.

Неумолчно гремит пушка с бронепоезда. Приседает от выстрелов площадка. Летит снаряд, еще один — и оба ударяют в паровоз, который тотчас обволакивается клубами черного дыма и пара. Искалеченный, с пробитым котлом, паровоз останавливается.

Замедляет движение и бронепоезд. Комиссар Газа спохватывается: где же пролегает линия красной обороны, где свои? Ни одного человека не видно. Связь потеряна. Бронепоезд отходит назад. Немного погодя Газа, глядя в бинокль, замечает на полотне отдающего какие-то команды человека в барашковой белой шапке. Конечно, это белогвардейский офицер. А с ним солдаты, разбирающие полотно. Значит, белые успели зайти в тыл и отрезать бронепоезду путь. Что же делать? Как вырваться? Не бросать же свою бронированную крепость, чтобы бежать куда глаза глядят по полю. А белые злорадствуют, зная, что поймали красных в ловушку.

Бронепоезд медленно отходит на Гатчину. Кавалерийские разъезды белых взрывают путь то в тылу, то впереди. Через каждые 10–15 минут приходится останавливаться, разгонять беляков и чинить дорогу.

На одном участке неприятель заминировал полотно.

Как быть? Остановиться и ждать подхода своих, — но где они? Комиссар Газа отваживается расчистить путь и пробиться.

С ним увязались добровольцы. Поползли. Трудно и опасно преодолеть пусть и короткое расстояние, когда звякают о рельсы пули. И все же храбрецы достигли заминированного места. Но еще труднее и опаснее снять мины под огнем. Сыпались вокруг пули, отскакивая от камней и рельсов, протяжно взвизгивали, а смельчаки, позабыв о смертельной опасности, продолжали расчищать.

Только на третьи сутки вырвался бронепоезд из ловушки. Выдержала команда испытание, хотя и понесла потери. В жестокой схватке тяжелую рапу получил комиссар Газа.

Долго лечился.

Уже затихли раскаты гражданской войны. Разруха в стране требовала горячих и напористых рук. Бывшие красные бойцы видят Ивана Газа на стройках. Правда, он партийный работник, секретарь Ленинградского горкома, и ему вовсе не обязательно брать в руки лопату. Но Газа не чурается труда землекопа, нередко надевает спецовку и вместе с рабочими залезает в котлован. Так нужно. Этого требует разоренная страна.

Товарищи, знавшие Газу, поражались, откуда только берутся силы, какой огонь пылает в его груди. Сам товарищ Газа и виду не подавал, что рана, полученная в боях, все больше беспокоит. Лишь когда приходил домой, валился с ног, бледный, мучимый недугом. Но это оставалось тайной для других. Утром он снова шел по городу, энергичный и веселый. Шел к себе в горком, на стройки, к рабочему люду…

Спустя несколько лет, в 1933 году, давняя незаживающая рана подкосила его на посту.

* * *

Огонь сердца отца, как зажженный факел, несут его сыновья, товарищи по борьбе.

Два сына Ивана Ивановича Газа — Борис и Константин многое испытали в своей жизни. О них говорят: «Огнем меченные».

Когда занялась пожарищами родная земля, когда хмурое ленинградское небо оглушил рев фашистских самолетов, братья ушли на войну. Их боевые пути разошлись, но это только в географическом отношении, а по существу братья шли по одной дороге — дороге чести и мужества.

На долю старшего, Бориса, выпало работать в группе по руководству партизанским движением. Это было тяжелое и рискованное дело. Большая земля держала непрерывную связь с партизанскими отрядами, а если случалась заминка, тревожились в главном штабе за судьбу товарищей партизан, в тыл посылали связных. Частенько летал и офицер коммунист Борис Газа. Об этих боевых делах он говорит удивительно просто и скромно, как бы походя, по при одном упоминании о полетах в места партизанских стоянок, ясно видишь его суровую сосредоточенность и мужественное терпение. Полтора или два часа полета над землей, занятой врагом, сквозь всплески разрывов зенитных снарядов, через зону бушующего огня, в постоянном ожидании, что вот-вот подобьют самолет, — для Бориса Газа, человека вовсе нелетной профессии, было труднейшим испытанием. «Долетит самолет, сделает посадку наугад, а ты еще не веришь — жив или нет», — вспоминает Борис Иванович. Вспоминает теперь, спустя много лет после войны, а тогда, в неспокойную пору меньше всего приходилось об этом думать. Кончался один рейс, и еще не схлынуло нервное возбуждение, как опять забирался в самолет и опять летел во вражеский тыл, по новому, неизведанному, маршруту.