Приваловские миллионы

Из низкого голубого кресла поднялся среднего роста господин и протянул Привалову руку. Это и был Максим Лоскутов. На вид ему можно было дать лет тридцать пять; узкое бледное лицо с небольшой тощей бородкой было слегка тронуто оспой, густые, сросшиеся брови и немного вздернутый нос делали его положительно некрасивым. Только большой белый лоб, прикрытый спутанными мягкими темными волосами, да усталый, точно надломленный взгляд больших глаз с приподнятыми внешними углами придавали этому лицу характерный отпечаток. Такие лица не забываются. Небольшая, но плотная фигура Лоскутова, с медленными, усталыми движениями, обличала большую силу и живучесть; короткая кисть мускулистой руки отвечала Привалову крепким пожатием, а светло-карие глаза, того особенного цвета, какой бывает только у южан, остановились на нем долгим внимательным взглядом Темная визитка Лоскутова, покрытая кое-где пылью и пухом, и смятая сорочка свидетельствовали о вкусах своего хозяина, который, очевидно, не переменил костюма с дороги.

– Ну, я не буду вам мешать, – торопливо заговорил Ляховский. – У меня бездна дел…

В гостиной воцарилось на минуту принужденное, тяжелое молчание. Привалов чувствовал себя лишним в этом интимном кружке и напряженно молчал.

– Хотите кофе? – предлагала Ляховская.

Привалов отказался.

– Я просил бы вас продолжать ваш прежний разговор, – заметил он, – если только я не мешаю…

– Нет, зачем же мешать, – ответил за них Лоскутов.

XIX

В кабинете Ляховского весело и дружелюбно беседовали с хозяином Половодов и «дядюшка». Особенным оживлением отличался сегодня Половодов. Он фамильярно трепал дядюшку по плечу и старался разогнать в Ляховском те минуты сомнений, которые оставляли на его лбу глубокие морщины и заставляли брови плотно сдвигаться. Ляховский, очевидно, не решался на что-то, чего домогался Половодов; дядюшка держался в стороне и только напряженно улыбался, сохраняя свой розово-херувимский вид.

– Да уж вы, Игнатий Львович, не беспокойтесь, – объяснил Половодов, широко расставляя свои длинные ноги, точно последнее было самым неопровержимым аргументом.

– Я и не беспокоюсь… Нет, не беспокоюсь, – отвечал Ляховский, ерзая в своем ободранном кресле.

– Оскар Филипыч знает все… – проговорил наконец Половодов, любивший одним ударом разрешать все недоумения.

– Как все? Что такое все? – как-то жалко залепетал Ляховский, испытующе переводя глаза с Половодова на дядюшку. – Кажется, между нами нет никаких особенных секретов…

Половодов неестественно захохотал, запрокинув голову назад, а потом самым беззаботным голосом проговорил:

– Не беспокойтесь и не сомневайтесь, дорогой Игнатий Львович. Вы можете быть совершенно откровенны с Оскаром Филипычем: я объяснил ему все относительно приваловской опеки…

Эти слова для Ляховского были ударом грома, и он только бессильно съежился в своем кресле, как приколотый пузырь. Дядюшка принял серьезный вид и вытянул губы.

– Прежде чем объяснить все всякому постороннему человеку, вам не мешало бы посоветоваться со мною, Александр Павлыч, – глухо заговорил Ляховский, подбирая слова. – Может быть, я не желаю ничьего постороннего вмешательства… Может быть, я не соглашусь посвящать никого в мои дела! Может быть… наконец…

– Э, батенька, перестаньте ломать комедию! – с сердцем перебил его Половодов, делая злые глаза. – Вы меня знаете, и я вас хорошо знаю… Что же еще представляться!

– Вы слишком много себе позволяете, Александр Павлыч… я… я.

– Послушайте, Игнатий Львович, – настойчиво продолжал Половодов. – Если я доверился Оскару Филипычу, следовательно, вы можете ему доверять, как мне самому…

«Дурак, дурак и дурак! – с бешенством думал Ляховский, совсем не слушая Половодова. – Первому попавшемуся в глаза немчурке все разболтал… Это безумие! Ох, не верю я вам, никому не верю, ни одному вашему слову… Продадите, обманете, подведете…»

– Я ничего не знаю и умею молчать… – заявил с своей стороны дядюшка, прерывая общее тяжелое молчание.

– Мне до вас решительно никакого нет дела!.. – резко отозвался Ляховский, вскакивая с кресла. – Будете вы говорить или молчать – это меня нисколько не касается! Понимаете: нисколько!..

– Однако так нельзя вести дело, Игнатий Львович, – уговаривал Половодов, – я вас предупреждал, и вы сами согласились…

– Вы лжете!.. Я ни на что не соглашался и не мог согласиться.

Половодов только засвистал, а Ляховский бросился в кресло и враждебным взглядом смерил дядюшку с ног до головы. Беззвучно пожевав губами и поправив кок на голове, Ляховский быстро обратился к дядюшке:

– Ну, а вы что же молчите? Какую такую пользу вы можете принести нашему делу? На что вы надеетесь?

– О, отлично надеюсь…

– «Отлично надеюсь»! – передразнил Ляховский. – Вы говорить-то сначала выучитесь по-русски… Не сегодня-завтра Веревкин отправится хлопотать по опеке, ну, на что же вы надеетесь, позвольте полюбопытствовать?

– Конечно, не на себя, Игнатий Львович, – деловым тоном отвечал немец. – Я – маленький человек, и вы и Александр Павлыч – все мы маленькие люди… А где маленькие мухи запутываются в паутине, большие прорывают ее.