Приваловские миллионы. Золото (сборник)

Сейчас за столовой началась половина Марьи Степановны, и Привалов сразу почувствовал себя как дома. Все было ему здесь знакомо до мельчайшей подробности и точно освящено детскими воспоминаниями. Полинявшие дорогие ковры на полу, резная старинная мебель красного дерева, бронзовые люстры и канделябры, малахитовые вазы и мраморные столики по углам, старинные столовые часы из матового серебра, плохие картины в дорогих рамах, цветы на окнах и лампадки перед образами старинного письма – все это уносило его во времена детства, когда он был своим человеком в этих уютных низеньких комнатах. Даже самый воздух остался здесь все тем же – теплым и душистым, насквозь пропитанным ароматом домовитой старины.

– Вот и моя Марья Степановна, – проговорил Василий Назарыч, когда они вошли в небольшую темно-красную гостиную.

Привалов увидел высокую фигуру Марьи Степановны, которая была в бледно-голубом старинном сарафане и показалась ему прежней красавицей. Когда он хотел поцеловать у нее руку, она обняла его и, по старинному обычаю, степенно приложилась к его щекам своими полными щеками и даже поцеловала его неподвижными сухими губами.

– Нет, ты посмотри, Маша, какой молодец… а? – повторял Василий Назарыч, усаживаясь при помощи Луки в ближайшее кресло.

– В матушку пошел, в Варвару Павловну, – проговорила Марья Степановна, оглядывая Привалова с ног до головы.

– Вот и нет, – возразил старик. – Я как давеча взглянул на него, – вылитый покойный Александр Ильич, как две капли воды.

– Нет, в мать… вылитая мать!

Старики поспорили и остались каждый при своем мнении.

– А ты, поди, совсем обасурманился на чужой-то стороне? – спрашивала Марья Степановна гостя. – И лба не умеешь перекрестить по-истовому-то?.. Щепотью молишься?..

– Нет, зачем же забывать старое, – уклончиво ответил Привалов.

– Никого уж и в живых, почитай, нет, – печально проговорила Марья Степановна, подпирая щеку рукой. – Старая девка Размахнина кое-как держится, да еще Колпакова… Может, помнишь их?..

– Да, помню.

– Добрые люди мрут и нам дорожку трут, – прибавил от себя Бахарев. – Давно ли, ровно, Сергей Александрыч, ты гимназистом-то был, а теперь…

Наступила тяжелая пауза; все испытывали то неловкое чувство, которое охватывает людей, давно не видавших друг друга. Этим моментом отлично воспользовалась Хиония Алексеевна, которая занимала наблюдательный пост в полутемном коридорчике. Она почти насильно вытолкнула Надежду Васильевну в гостиную, перекрестив ее вдогонку.

– Моя старшая дочь, Надежда, – проговорил Василий Назарыч с невольной гордостью счастливого отца.

Привалов поздоровался с девушкой и несколько мгновений смотрел на нее удивленными глазами, точно стараясь что-то припомнить. В этом спокойном девичьем лице с большими темно-серыми глазами для него было столько знакомого и вместе с тем столько нового.

– Наде было пять лет, когда вы с Костей уехали в Петербург, – заметила Марья Степановна, давая дочери место около себя.

– Обедать подано, – докладывал Игорь, вытягиваясь в дверях.

– Мы ведь по старинке живем, в двенадцать часов обедаем, – объяснила Марья Степановна, поднимаясь с своего места. – А по-нонешнему господа в восемь часов вечера садятся за стол.

– Да, кто встает в двенадцать часов дня, – заметил Привалов.

– Ну, а ты как?

– Как случится, Марья Степановна. Вот буду жить в Узле, тогда постараюсь обедать в двенадцать.

– Так-то лучше будет, – весело заговорила Марья Степановна; ответ Привалова ей очень понравился. – Ты старины-то не забывай, – наставительно продолжала она по дороге в столовую. – Кто у тебя отцы-то были… а? Ведь столпы были по древлему благочестию. Новшеств этих и знать не хотели, а прожили век не хуже других. А дедушку твоего взять, Павла Михайловича Гуляева? Он часто говаривал, что лучше в одной рубашке останется, а с бритоусами да табашниками из одной чашки есть не будет. Вон какой дом-то выстроил тебе: пятьдесят лет простоял и еще двести простоит. Этаких людей больше и на свете не осталось. Так, мелочь разная.

Привалов плохо слушал Марью Степановну. Ему хотелось оглянуться на Надежду Васильевну, которая шла теперь рядом с Васильем Назарычем. Девушка поразила Привалова, поразила не красотой, а чем-то особенным, чего не было в других.

– Мой младший сын, моя младшая дочь, – коротко отрекомендовал Василий Назарыч Верочку и Виктора Васильича, которые ожидали всех в столовой.

– Это наша хорошая знакомая, Хиония Алексеевна, – рекомендовала Марья Степановна Заплатину, которая ответила на поклон Привалова с приличной важностью.

– Очень приятно, – как во сне повторял Привалов, пожимая руку Виктора Васильича.

– Мне тоже очень приятно, – отвечал Виктор Васильич, расставляя широко ноги и бесцеремонно оглядывая Привалова с ног до головы; он только что успел проснуться, глаза были красны, сюртук сидел криво.