Приваловские миллионы

– А мне можно будет видеть Игнатия Львовича? – спросил Привалов. – Я приехал не по делу, а просто навестить больного.

– Папа будет вам очень рад, – ответила Зося за доктора. – Только он ничего не говорит пока, но всех узнает отлично… Ему было немного лучше, но дорога испортила.

Когда доктор вышел из номера, чтобы проведать больного, девушка заговорила:

– Ведь папе совсем было лучше, и он мог уже ходить по комнате с костылями, но тут подвернулся этот Альфонс Богданыч. Вы, вероятно, видали его у нас? Что произошло между ними – не знаю, но с папой вдруг сделался паралич…

– Если вы желаете навестить больного, он будет вам рад, – заявил доктор, появляясь в дверях.

Через два номера по обитой ковром двери Привалов узнал помещение больного. Стены номера и весь пол были покрыты ташкентскими коврами; слабая струя света едва пробивалась сквозь драпировки окон, выхватывая из наполнявшего комнату полумрака что-то белое, что лежало на складной американской кровати, как узел вычищенного белья. Воздух был насыщен запахом эфира и какого-то пахучего спирта. Доктор осторожно подвел Привалова к креслу, которое стояло у самой кровати больного, рядом с ночным столиком, заставленным аптечными банками и флаконами. Только теперь Привалов рассмотрел голову больного, обернутую чем-то белым: глаза были полуоткрытые, рот неприятно скошен на сторону. Слабое движение левой руки – вот все, чем больной мог заявить о своем человеческом существовании.

– Папа, как ты себя чувствуешь? – спрашивала девушка, заходя к отцу с другой стороны кровати. – Сергей Александрыч нарочно приехал, чтобы навестить тебя…

Слабое движение руки, жалко опустившейся на одеяло, было ответом, да глаза раскрылись шире, и в них мелькнуло сознание живого человека. Привалов посидел около больного с четверть часа; доктор сделал знак, что продолжение этого безмолвного визита может утомить больного, и все осторожно вышли из комнаты. Когда Привалов начал прощаться, девушка проговорила:

– Вы куда же? Нет, мы вас оставим обедать… И не думайте отказываться: по-деревенски, без церемоний.

Обед был подан в номере, который заменял приемную и столовую. К обеду явились пани Марина и Давид. Привалов смутился за свой деревенский костюм и пожалел, что согласился остаться обедать. Ляховская отнеслась к гостю с той бессодержательной светской любезностью, которая ничего не говорит. Чтобы попасть в тон этой дамы, Привалову пришлось собрать весь запас своих знаний большого света. Эти трогательные усилия по возможности разделял доктор, и они вдвоем едва тащили на себе тяжесть светского Ига.

– Каким вы богатырем смотрите среди нас, – откровенно заметила Зося, обращаясь к Привалову в середине обеда. – Мы все рядом с вами просто жалки: мама не совсем здорова, Давид как всегда, доктор тоже какой-то желтый весь, о мне и говорить нечего… Я вчера взглянула на себя в зеркало и даже испугалась: чистая восковая кукла, которая завалялась в магазине.

– Будем, по примеру Сергея Александрыча, надеяться на целебную силу деревенского воздуха, – проговорил доктор.

Привалов вздохнул свободнее, когда наконец обед кончился и он мог распрощаться с этим букетом чающих движения воды.

– Если вы захотите осмотреть мою мельницу, Софья Игнатьевна, – говорил Привалов, прощаясь с девушкой, – я буду очень счастлив.

– Непременно, непременно, Сергей Александрыч, – весело отвечала Зося, встряхивая головой, – мы с доктором прикатим к вам.

X

Мы должны вернуться назад, к концу апреля, когда Ляховский начинал поправляться и бродил по своему кабинету при помощи костылей. Трехмесячная болезнь принесла с собой много упущений в хозяйстве, и теперь Ляховский старался наверстать даром пропущенное время. Он рано утром поджидал Альфонса Богданыча и вперед закипал гневом по поводу разных щекотливых вопросов, которые засели в его голове со вчерашнего дня.

Наконец дверь скрипнула, и на пороге показался сам Альфонс Богданыч с кипой бумаг в старом портфеле.

– Надеюсь, драгоценное здоровье Игнатия Львовича совсем поправилось? – льстиво заговорил управляющий, с низким поклоном занимая свое обычное место за письменным столом.

– Да, вы можете надеяться… – сухо ответил Ляховский. – Может быть, вы надеялись на кое-что Другое, но богу было угодно поднять меня на ноги… Да! Может быть, кто-нибудь ждал моей смерти, чтобы завладеть моими деньгами, моими имениями… Ну, сознайтесь, Альфонс Богданыч, у вас ведь не дрогнула бы рука обобрать меня? О, по лицу вижу, что не дрогнула бы… Вы бы стащили с меня саван… Я это чувствую!.. Вы бы пустили по миру и пани Марину и Зосю… О-о!.. Прошу вас, не отпирайтесь: совершенно напрасно… Да!