Приваловские миллионы

Привалов вдруг покраснел. Слова пьяного Бахарева самым неприятным образом подействовали на него, – не потому, что выставляли в известном свете Марью Степановну, а потому, что имя дорогой ему девушки повторялось именно при Веревкине. Тот мог подумать черт знает что…

– Виктор отличный парень, только уж как попало ему в голову – и понес всякую чепуху, – говорил Веревкин, делая вид, что не замечает смущения Привалова. – Врет, как пьяная баба… Самая гнилая натуришка!.. Впрочем, Виктор говорит только то, что теперь говорит целый город, – прибавил Веревкин. – Как тертый калач могу вам дать один золотой совет: никогда не обращайте внимания на то, что говорят здесь про людей за спиной. Это язва провинции, особенно нашей. Оно и понятно: мы, мужчины, можем хоть в карты резаться, а дамам что остается? Впрочем, я это только к слову… дамы не по моей части.

Бахарев громко храпел, раскинувшись на оттомане. У Привалова немного отлегло на сердце, и он с благодарностью посмотрел на своего собеседника, проговорив:

– Что касается меня, то мне решительно все равно, что ни болтали бы, но ведь здесь является имя девушки; наконец, сама Марья Степановна может показаться в таком свете…

– Э, батенька, плюньте… Мы вот лучше о деле побалагурим. Виктор, спишь? Спит…

В нескольких словах Веревкин дал заметить Привалову, что знает дело о наследстве в мельчайших подробностях, и намекнул между прочим на то, что исчезновение Тита Привалова тесно связано с какой-то очень смелой идеей, которую хотят провести опекуны.

– Именно? – спросил Привалов.

– Собственно, определенных данных я в руках не имею, – отвечал уклончиво Веревкин, – но у меня есть некоторая нить… Видите ли, настоящая каша заваривается еще только теперь, а все, что было раньше, – только цветочки.

– Помилуйте, Николай Иваныч, что же еще-то может быть?

– Об этом мы еще поговорим после, Сергей Александрыч, а теперь я должен вас оставить… У меня дело в суде, – проговорил Веревкин, вынимая золотые часы. – Через час я должен сказать речь в защиту одного субъекта, который убил троих. Извините, как-нибудь в другой раз… Да вот что: как-нибудь на днях загляните в мою конуру, там и покалякаем. Эй, Виктор, вставай, братику!

– Оставьте его, пусть спит, – говорил Привалов. – Он мне не мешает.

– А вы с ним не церемоньтесь… Так я буду ждать вас, Сергей Александрыч, попросту, без чинов. О моем предложении подумайте, а потом поговорим всерьез.

Предложение Веревкина и слова пьяного Виктора Васильича заставили Привалова задуматься. Что такое мог подозревать этот Веревкин в деле о наследстве? Но ведь даром он не стал бы болтать. Подозревать, что своим намеком Веревкин хотел прибавить себе весу, – этого Привалов не мог по многим причинам: раз – он хорошо относился к Веревкину по университетским воспоминаниям, затем Веревкин был настолько умен, что не допустит такого грубого подходца; наконец, из слов Веревкина, которыми он рекомендовал себя, можно вывести только то, что он сразу хотел поставить себя начистоту, без всяких недомолвок. Только одно в разговоре с Веревкиным не понравилось Привалову, именно то, что Веревкин вскользь как будто желал намекнуть на зависимость Привалова от Константина Васильича.

«Что он этим хотел сказать? – думал Привалов, шагая по своему кабинету и искоса поглядывая на храпевшего Виктора Васильича. – Константин Васильич может иметь свое мнение, как я свое… Нет, я уж, кажется, немного того…»