Приваловские миллионы

Но насколько хорош и незаменим был Шелехов на разведках, настолько же он был несносен и даже жалок во все остальное время, когда все дело сводилось на систематический, упорный труд. Шелехов мог работать только порывами, с изумительной энергией и настойчивостью, но к правильному труду он положительно был неспособен.

Самой замечательной способностью Шелехова было то, что, стоило ему только раз вырваться с прииска и попасть куда-нибудь в город, – он разом спускал все, что копил в течение нескольких лет. С ним не было в этих случаях никакого сладу, и Бахарев терпеливо ждал того момента, когда у загулявшего Данилы Семеныча вылетит из кармана последний грош.

– Ну что, отзвонился? – спросит только Василий Назарыч, когда Шелехов наконец появится в его кабинете с измятым лицом и совсем оплывшими глазами.

– Совсем готов, Василий Назарыч…

– Оно и на душе легче; отзвонил – и с колокольни долой.

– В лучшем виде, Василий Назарыч; отпустили в чем мать родила.

Марья Степановна глубоко веровала в гений Данилы Семеныча. Она была убеждена, что у Шелехова от природы «легкая рука» на золото и что стоит ему только уйти с приисков, как все там пойдет шиворот-навыворот. Поэтому после вспышки со стороны Василия Назарыча Данила Семеныч увлекался на половину «самой», где его поили чаем, ублажали, и Марья Степановна снисходила даже до того, что из собственных рук подносила ему серебряную чарку анисовки. Эта чарка в глазах суеверной старухи имела особенное значение, потому что из нее кушал анисовку еще сам Павел Михайлыч. Когда Шелехов прокучивал все и даже спускал с себя шелковый бешмет, ему стоило только пробраться на кухню к Досифее, и все утраченное платье являлось как по мановению волшебного жезла, а самого Данилу Семеныча для видимости слегка журили, чтобы потом опохмелить и обогреть по всем правилам раскольничьего гостеприимства.

Так и после бури в кабинете Василия Назарыча Шелехов пробрался на половину «самой», где его уже ждала чарка анисовки и кипевший на столе самовар.

– Што больно шумели там? – с приветливой строгостью спрашивала Марья Степановна, указывая глазами на половину мужа.

– Маненько побеседовали… – ухмыльнулся Шелехов, вытирая вспотевшее лицо платком.

– Хороша беседа, нечего сказать!

– Да уж такой случай вышел, матушка Марья Степановна. Ежели разобрать, так оно, пожалуй, следовало бы и поколотить за наши провинности…

– А много набедокурил там, на приисках-то?

– Ох, и не спрашивай, голубушка Марья Степановна!..

– Народ разогнали?

– Разогнали…

– А еще-то што?

– Кассира-то, Работкина, помнишь? Ну, он, подлец, захватил последние денежки и удрал с ними… Уж я его искал-искал, – точно в воду канул.

– А все это водочка тебя, Данилушка, доводит до беды.

– Она, проклятая, – смиренно соглашался Данилушка. – Как теперь из беды выпутаемся – одному господу известно…

– А выпутывайся, коли умел попадаться, – наставительно заметила Марья Степановна.

Шелехов оглянулся осторожно кругом и, наклонившись к самому уху Марьи Степановны, своим сиплым хрипом прошептал:

– Местечко есть на примете, голубушка… Ох, хорошо местечко! Только я теперь самому-то ничего не сказал, пусть у него сперва сердце-то отойдет маненько. Бурят один сплоха натакался на местечко-то.

Это известие совсем успокоило старуху, и она ласково проговорила Данилушке:

– А ты бы поменьше водку-то трескал, отдохнуть бы ей дал а то ведь лица на тебе нет: все заплыло под один пузырь.

– Это от дороги, Марья Степановна… Ведь двадцать ден гнал сюды; так запаливал, в том роде, как генерал-губернатор.

За чаем Марья Степановна поведала своему Данилушке все свои огорчения и печали. Данилушка слушал, охал и в такт тяжелым вздохам Марьи Степановны качал своей победной буйной головушкой.

– А ты слышал про Сережу-то Привалова? – спрашивала Марья Степановна, когда Данилушка допивал уже третий стакан чаю.

– Нет, а што?

– Здесь он ноне живет, в Узле…

От этого известия Данилушка даже привскочил на месте и только проговорил:

– Как здесь?

– А так, приехал и живет.

– У вас-то бывает часто, поди?

– Раньше-то бывал, а вот теперь которую неделю и глаз не кажет. Не знаю уж, што с ним такое попритчилось.

– Я так полагаю, што болесть какая прикинулась, – полувопросительно заметил Данилушка.

– Может, и болесть, а может, и нет, – таинственно ответила Марья Степановна и, в свою очередь, оглядевшись кругом, рассказала Данилушке всю историю пребывания Привалова в Узле, причем, конечно, упомянула и о контрах, какие вышли у Василия Назарыча с Сережей, и закончила свой рассказ жалобами на старшую дочь, которая вся вышла в отца и, наверно, подвела какую-нибудь штуку Сереже.

От Данилушки у Марьи Степановны не было семейных тайн свой человек был в доме, да и язык крепок, – хоть топором руби, не выдаст.

– Есть причина, беспременно есть, – глубокомысленно заметил Данилушка, почесывая затылок. – Видел я даве барышню нашу – прынцесса… Хошь кому не стыдно показать: как маков цвет цветет!