Приватизация по-российски

Повторюсь, проводя реформы, мы не терзались сомнениями по поводу необходимости той или иной модели. Не до того было. В яростной политической схватке, развернувшейся вокруг реформ, мы держали ориентир на базовые вещи: жесткая финансовая политика, финансовая стабилизация и безусловное преобладание доли частной собственности в экономике. Пожалуй, единственный полемический вопрос, который имело смысл обсуждать тогда, на заре построения капитализма, затрагивал именно эту материю: оптимальная доля частной собственности. До сих пор остается две точки зрения на эту проблему. Первая: государственная собственность должна присутствовать только там, где в принципе не может работать частная, и, следовательно, доля ее должна быть невелика. Вторая, прямо противоположная: частная собственность может появляться только там, где не может работать государство, и присутствие ее должно быть незначительным. Безусловно, мы отстаивали первую позицию. Исходя из того что государственная собственность всегда менее эффективна, гибка и поворотлива; всегда в большей степени подвергается коррупции и бюрократизации, нежели частная. Это мое убеждение подтверждается сравнительным анализом двух форм собственности, приведенных в заключение данной статьи.

Вот, собственно, таким и был наш ответ на сакраментальный вопрос: какой капитализм нужен России? Тогда, в 1992—1995 годах неимоверно тяжело было удержать хотя бы эти базовые позиции. Ситуация изменилась позже, когда взлелеянная и выпестованная нами частная собственность укрепилась и встала на ноги.

КТО КОГО ПОРОДИЛ, ИЛИ К ВОПРОСУ ОБ ОЛИГАРХАХ

Чтобы понять причины возникновения отечественных олигархов, нужно четко разграничить два явления, имевших место в российской действительности на протяжении первых лет реформ. С одной стороны, по инициативе государства и при его поддержке в стране создавался институт частной собственности — с нуля, из ничего, из хаоса тотального огосударствления всего и вся. И в этом смысле наша команда (называйте как хотите: “молодые реформаторы”, “либеральное крыло правительства”, “бандитская клика Чубайса”) делала все для ее нарождения, укрепления и нравственного здоровья.

Однако наивно было бы полагать, что на становление частной собственности в России оказали исключительное влияние лишь усилия кучки государственных чиновников. Была еще и объективная реальность, в рамках которой проходил процесс приватизации. И реальность эта была безрадостна: до крайности ослабленное государство в эпоху социальных и экономических трансформаций. Ломка, вызванная физическим умиранием коммунистической системы, и усугубленная хаосом и неопределенностью перестроенных лет, привела к такому явлению, как стихийная приватизация. (Не путать с приватизацией чековой!) Стихийная приватизация — синоним слова “хищение”. Само явление стихийной приватизации обусловлено гигантским ростом объекта хищений: если раньше воровали с завода шифер, то в эпоху “стихийной приватизации” из-под носа у хиреющего и беспомощного государства можно было уворовать весь завод. Причем рост объекта хищений шел параллельно с полным разрушением системы контроля и наказания, что приводило к быстрому экономическому и политическому укреплению структур и социальных групп, набиравших свою мощь и силу в эпоху стихийной приватизации. О последствиях этого процесса для хода чековой приватизации и становления частной собственности в России я скажу чуть ниже, а пока хотелось бы немного задержаться на весьма любопытной и показательной теме: правоохранительные органы и приватизация. Наши отношения с “силовиками” — это песня! На ходе приватизации сказалось не только общее разрушение системы контроля и наказания, но и специфический подход российских правоохранительных органов к реформам вообще. С самого начала наши “органы” восприняли рыночные преобразования (и в первую очередь приватизацию) как что-то чуждое и враждебное. В общем, этих людей можно понять. Всю свою жизнь они противостояли расхитителям социалистической собственности жуликам, таскавшим из заводских цехов что плохо лежит; бухгалтерам, приписывавшим и списывавшим что не следует; завскладам, подчищавшим потихонечку эти самые склады... А тут выяснилось, что весь склад переходит целиком и полностью в собственность его вчерашнего заведующего непонятным способом! При этом сами представители “органов” прекрасно понимали, что им лично склады и заводские цеха вряд ли “светят”. Естественно, возникала классовая ненависть. Еще весной 1992 года я понял, что все правоохранительные органы против меня. МВД, ФСК, прокуратура — все. Я всегда знал: в содержательных вопросах они меня подставят, ударят в спину, подбросят доклад президенту, который будет разрушать все мои действия. Опереться на них невозможно.