Приведен в исполнение...

И Шавров снова пошел на палубу. Пароходик уже подваливал к пристани — несколько свай, а на них доски с шаткими перилами. Но не убогость причала смутила Шаврова. Было еще что-то в облике этого места — неуловимое, тревожное. И вдруг понял: нет людей. Ни одного человека! Ни одной коровы, даже кур и гусей не видео. И собак нет. И почерневшие дома, выстроившиеся в длинный нескончаемый ряд над высоким обрывом, больше похожи не то на покинутые собачьи будки, не то на кладбищенские часовни.

Перекинули трап. Шавров сошел на берег и оглянулся. Мужик стоял у фальшборта и непримиримо смотрел на Шаврова.

— Не попадайся мне лучше! — яростно крикнул он, заглушая шлепанье колес. — Я всем вам самый лютый враг, до погоста, до пятаков на глаза!

И снова Шавров ничего не ответил, хотя и подумал, что теперь простить мужика и вовсе нельзя, потому что он не просто скрытый недоброжелатель, а настоящая контра и поэтому заслуживает самой беспощадной кары. «Наверное, его нужно было сдать опергруппе, но ведь свидетелей нет?» Он удивился своему странному равнодушию, но решил, что делать ничего не станет. Пароход между тем отошел от причала и удалялся к фарватеру, мужик по-прежнему стоял у фальшборта и грозил кулаком. Шавров вышел на дорогу и начал подниматься к деревне. И снова по спине холодок: колеи были старые, заваленные, здесь давно уж никто не ездил. И над крышами домов — ни дымка… Он прошел через всю деревню — она была пуста. В тот момент, когда собирался повернуть обратно, из-за последнего домишки, притулившегося на самом краю, вывернула реденькая процессия: четверо мужиков несли гроб из плохо проструганных досок, позади шел мальчик лет восьми, скрюченная старуха выла и заламывала руки. Шавров прибавил шаг, вышел за околицу и сразу же увидел кладбище. Оно было новое — кресты еще не успели потемнеть и накрениться. Процессия направлялась именно туда. Шавров пошел медленнее: похороны его не интересовали, а расспросить проще было после окончания печального дела. Когда приблизился к зияющей яме, мужики уже деловито заколачивали крышку гроба, старуха крестилась и шептала молитву, а мальчик сидел на соседнем могильном холмике, тоскливо подперев подбородок острыми кулачками.

— Полотенец-то нет… — не то спросил, не то сказал один из мужиков, — тоды на веревках спустим, — он поплевал на руки, под гроб подвели две веревки, торопливо, с перекосом опустили в могилу и начали забрасывать землей.

— Что же вы, нехристи, земельки не дали кинуть на гробик-то? — с тоской спросила бабка, к мужики переглянулись смущенно — в самом деле забыли… ну да не выкапывать же теперь…

— Извиняй, Прокопьевна, — сказал старший. — Однако эти вредные обычаи теперь забывать надо… Все. Дело за тобой.

— Спаси вас Бог, милые. Нате, помяните христианскую душу… — Бабка протянула мужикам бутылку с мутной белесой жидкостью, они весело захмыкали и, взвалив лопаты и заступы на плечи, как винтовки, удалились.

— Кого похоронили? — спросил Шавров, чтобы завязать разговор.

— Соседку… — отозвалась бабка. — Ты кто будешь-то?

— Вот, ищу… — он протянул ей конверт, полученный от арестованного красноармейца. Бабка оказалась грамотной. Она по складам прочитала фамилию и удивленно посмотрела на Шаврова. — Это ты, милок, очень сильно опоздал… Они даже не на этим погосте. Они еще на старом. А этот… — подслеповато закатывая белки, она обвела кресты слезящимися глазами, — этот совсем недавно образовался… Коды уж мало нас здесь осталось и не было боле сил таскать на дальний погост… А ты что, с им служил, что ли? Семья до последнего ждала, уж языками едва ворочала… Сынок все твердил: вот придет папка… Вот богатство привезет. Обещал он… Живой ли?

— Мертвый. А этот чей? — Шавров посмотрел на мальчика. Тот сидел все в той же позе — равнодушный, сонный. — Как тебя звать?

— Петром… — он поднял на Шаврова глаза. — Дай поесть…

Шавров развязал мешок и протянул ему кусок хлеба и колбасы. Перехватив жадный взгляд старухи, дал и ей.

— Приблудный… — объяснила старуха, старательно заворачивая еду в грязную тряпку. — Их нынче эва сколько ходит. Может, заберешь? Все едино — помрет.

Нужно было отказаться. Твердо сказать: «нет». Здравый смысл подсказывал: возьми он этого заморыша с собой — и в жизнь, без того сложную, трудную, полную сплошных «иксов», вторгнется нечто непривычное, хлопотное, загадочное и даже опасное. Ну, добро бы этот парень был сыном расстрелянного. Тут — долг, святое дело. А этот?

— Пойдешь со мной? — спросил Шавров, втайне надеясь, что мальчишка откажется.

Но тот встал и молча уцепился за рукав шинели.

— Ладно… — решил Шавров вслух, а про себя подумал, что в Самаре парня надо будет непременно сдать в приют. Он сразу успокоился, мысли приняли другое направление: впереди была встреча с Таней. Он представил себе, как войдет в ее комнату и скажет тихо: вот мы и вместе и все позади… И она молча обнимет и наверное заплачет…

Зашли к Прокопьевне, забрали пожитки Петра.

— Что у тебя здесь? — спросил Шавров, прикидывая вес — мешок был тяжелый. — Если всякая дрянь — лучше выбрось. Устанешь.