Привенчанная цесаревна. Анна Петровна

   — О, ты сегодня не в настроении, либхен, и тем не менее тебе придётся оказать мне большую услугу.

   — Вы всегда мажете распоряжаться, государыня.

   — О, Господи, только не так официально! Либхен, ты знаешь языки, на которых изъясняется монах, и я хочу, чтобы ты сама послушала его объяснения. Ты же знаешь, государь никому, решительно никому не вправе доверять. Все переводчики относятся к Александру Данилычу и, конечно, скажут только то, что ему угодно. О, не думай, что этого потребует от них светлейший! Это они сами, на свой разум, захотят угодить ему. Я же хочу знать правду, насколько опасен этот такой несимпатичный мальчик, которого приходится терпеть.

   — Терпеть, государыня? Но вы же сами назначили его своим наследником. Такова была ваша воля.

   — Нисколько не моя воля, Аньхен, конечно, не моя, а обстоятельств. С ними решительно ничего нельзя было поделать.

   — Я не вправе спросить, какие именно обстоятельства, государыня?

   — А я и не смогла бы тебе их полностью объяснить. Но Александр Данилович в них полностью разобрался. Если хочешь, я попрошу его всё объяснить снова тебе.

   — Нет, государыня! Нет! Я не хочу никаких объяснений, и увольте меня от разговоров с князем Меншиковым. Для меня он злой дух батюшки и всего нашего семейства. Вы не позволите мне теперь откланяться, государыня?

   — Пожалуй. Но ты и впрямь ничего не слыхала о монахе?

Не чаяла от государыни родительницы вырваться. Никогда, кажется, такой испуганной не видала. Лицо пятнами алыми. Руки платочек рвут. В глаза смотрит, да так пристально, будто мысли прочесть хочет. На немецком говорит да на двери оглядывается.

В покоях Лизанька притаилась. Дождалась пока двери затворю.

   — Что, Аньхен, что?

   — Не пойму, сестрица. О монахе каком-то государыня расспрашивала только что не с пристрастием. В толк не возьму...

   — О Хризологе. А почему тебя, Аньхен?

   — Так ты и имя его знаешь, сестрица?

   — Как не знать. Все придворные шепчутся.

   — Как же я-то не знала?

   — Ты! Да ты, сестрица, акромя книжек своих ничего ни видеть, ни слышать не хочешь. Все о Хризологе толкуют.

   — А что здесь толковать?

   — Как что, сестрица? Полагают, что императрица австрийская проверить решила, не чинят ли её племяннику каких обид после несчастной жизни его родительницы.

   — Да полно тебе, Лизанька, кто это в монаршьих семьях о родственниках беспокоиться станет. Николи такого не бывало. А кабы императрице австрийской и впрямь нужда такая пришла, через дипломатов своих всё бы во всех подробностях вызнала.

   — И то правда, Аннушка. Послушай, сестрица, а что если...

   — Ну, ну, продолжай, Лизхен. Что тебе в голову пришло?

   — Не то что пришло — не могло не прийти. Коли и впрямь принцесса Шарлотта жива осталась и бегством спаслась, не она ли сыночку весточку о себе подать решилась? Может, передать что. Материнское благословение, а?

   — Благословение? И ради него... Нет, сестрица, другое тут. Сама рассуди, кабы от императрицы австрийской монах прибрёл, тут же бы его в Тайный приказ забрали, с пристрастием допросили, а здесь...

   — А здесь велено монаха, ни Боже избави, не трогать. Сего разговору с Данилычем никому не расспрашивать. Сказывают, в обратный путь Хризолога готовят со всяческим почтением.

   — Каким ещё почтением?

   — А таким, что сюда Хризолог чуть что не пеший прибрёл, а обратно на перекладных до границы повезут на государственный кошт, да ещё и под незаметною охраною — чтоб какие разбойники-воры по пути не ограбили.

   — Вот-те дела!

   — А ты, сестрица, говоришь! В одном монаху-бродяге наотрез отказали: с великим князем повидаться. Даже издаля на царевича посмотреть, хоть Христом Богом просил.

   — Ещё и просил? Выходит, толковали с ним по-человечески.

   — В том-то и загадка, сестрица. Герцог Карл у всей прислуги всё вызнавал, денег не жалел.

   — И мне ни слова?

   — Ты уж не серчай, Аньхен, строгая ты у нас.

   — Да Бог с ним. Значит, ничего у монаха не получилось.

   — Это как сказать, сестрица. Маврушка доведалась, что не с великим князем — с сестрицей его повидался монах.

   — С Натальей? Эта ещё как?

   — А так, что привели его и за боскеты спрятали, когда Наталья Алексеевна гуляла. Тут-то монах и выскочи. О чём успел сказать, неизвестно мне, а вот ручку наша великая княжна ему для целования подала. Слушала куда как внимательно. А потом и монах её благословил. Когда у Натальюшки спросить потщились, ото всего отперлась, будто никого и не видала.

   — Вся в семейство наше — ничего не скажешь.

   — С нами-то, с нами что будет, Аньхен?

* * *

Цесаревны Анна Петровна

и Елизавета Петровна, М. Е. Шепелева

Нет больше государыни Екатерины Алексеевны. Прибралась в одночасье. О судьбе дочерей не позаботилась. Не то что о завещании. Завещание написать успела, а вот дочерям в нём места не нашлось. Лизанька одно твердит: не оставят они нам места, Аньхен, вот увидишь, не оставят. Лишние мы здесь. Ненужные. И нищие.

У одной Маврушки всегда на всё утешение находится:

   — Да полно тебе, государыня царевна, у Бога не без милости. Чай, проживём не хуже других.

   — Как Меншиков?