Привенчанная цесаревна. Анна Петровна

Императрица! Теперь-то уж и опасаться нечего: императрица! Анна Иоанновна, наследница государя Иоанна Алексеевича! Сказалось матушкино благословение. Из трёх царевен её, её одну дворяне выбрали. Хоть и не знали толком, глядеть никогда не глядели, а расчислили: ей быть императрицей Всея Руси, всего великого государства. Ничем рук не связали. О самодержавии сами просили, как о милости величайшей. Вот и Бирона с собой привезла — как Долгорукие ни грозились. Привезла с полным почётом. Ни от кого не скрываясь. Матушка государыня о нём ещё и знать не могла, а о Петре Михайлыче Бестужеве-Рюмине, слава тебе Господи, слух не дошёл. Сестёр за своеволие да распутство корила — не её. Её, нелюбимую, благословила. Костенеющими губами прошептала: быть тебе, Аннушка, на престоле, тебе одной... Откуда бы узнала?

— Послов сегодня, что ли, принимать надоть? Аудиенции прощальные давать?

   — Таков порядок, ваше величество.

   — Значит, и Бестужеву.

   — Обоим братьям — и Михаилу, и Алексею.

   — Михаила потом приму. Зови-ка Алексея ко мне, да поживее.

   — Они все дожидаются в аванкамере.

   — Вот и ладно. Зови да один на один меня с ним оставь, Бирон.

   — Ваше императорское величество, при прощальном приёме посла полагается...

   — Полагается тебе одно — делать, как я велю. Оставить нас одних!

   — Ваше императорское величество! Счастливое и долгожданное восшествие ваше на праотеческий престол наполнило несказанной радостью сердца всего нашего бесконечно преданного вам семейства, а особливо моё и троих сыновей моих, коим милостиво согласились вы стать крёстной матерью. Примите, ваше императорское величество...

   — Ладно, Алексей Петрович, комплимент твой наперёд знаю. Протоколу придворному тебя не учить — учёный. Говорить ты ловок, только времени тебя слушать нет. Дело у меня к тебе.

   — Жизнь моя принадлежит вам, государыня, вы можете располагать ею по своему усмотрению.

   — Службой своей доволен ли?

   — Буду стараться, сколько скромные силы мои позволят, быть полезным вашему императорскому величеству, однако не скрою, мысль о возвращении в отечество и уходе со службы дипломатической, посольской, с вступлением вашего величества на престол стала единым моим помышлением.

   — В Петербург, што ли, захотел вернуться?

   — Лишь бы быть поблизости от обожаемой монархини.

   — То-то не больно тебе в Митаве жилось — всё искал, на что бы двор герцогини курляндской сменить.

   — Не я, государыня, но воля родителя моего и императора Петра Алексеевича.

   — Да я не с тем, чтобы старое ворошить. Не до него сейчас, а службу сослужить, преданность свою доказать случай есть. Только запомни, Алексей Петрович, дело тут такое, что промеж нами двумя остаться должно: я не говорила — ты не слышал.

   — Ваше величество!

   — А ты погоди. Сам напросился, сам и ответ держи, только чтоб без увёрток. О завещании императрицы Катерины Алексеевны что знаешь?

   — В каком смысле, ваше императорское величество?

   — Значит, знаешь. Докладывали мне, как сестрица твоя преосвященным Феодосием интересовалась, справки всякие собирала. Поди, для всего семейства вашего бестужевского. А что в том завещании, от которого что Федос, что Макаров отреклись, знаешь? О последней воле дяденьки Петра Алексеевича? Молчишь. Да нет, можешь и не знать. А вот насчёт Катерины Алексеевны? Знаешь!. Молчи не молчи, всё равно знаешь.

   — Великая государыня! Разрешите справедливость восстановить! Как с тем мириться, чтобы человек без роду и племени, силою случая вознесённый на императорский престол, венцом государей российских распоряжался? Где это видано, чтобы законных наследников в своей последней воле обошёл и над правами их священными надругался!

   — Погоди, погоди, Алексей Петрович, чтой-то не пойму я...

   — Не следует такому документу быть! Тем паче не следует ему в чужих краях находиться, от чего только замешательства, пагубные для Российской державы, последовать могут.

   — Это ты о том, что герцог Голштинский в Киль завещание Катерины Алексеевны увёз?! Так что ж ты надумал?

   — Ваше величество, это вам и только вам следует распоряжаться судьбой сего незаконного и поносного для державы нашей документа.

   — Куда бы лучше! А ты не забыл, что он в Киле, что неутешный супруг в бозе почившей цесаревны Анны Петровны, герцогини Голштинской, в столице своей документ пуще глаз бережёт?

   — Так не под подушкой же в опочивальне собственной. Хоть и на подушку способ найдётся. А тут ведь городской архив.

   — Тем паче.

   — Не может быть, чтобы вашему величеству не был любопытен ни один из документов, хранящихся в этом архиве. Может, справка, отписка, которую ваше величество поручит мне срочно сделать для некой государственной надобности. Герцогу не с руки будет отказать.

   — Думаешь, получиться может?

   — Лишь бы, ваше величество, внутри архива оказаться.

   — Но ежели что...

   — Я один в ответе. Для вас, государыня, живота не пожалею.

   — Мне твоих планов, Алёша, знать не надобно. Поступай как знаешь. Денег не жалей. На такое дело ничего не жалко. Погоди, сама тебе дам. Из шкатулки. Чтоб никому невдомёк. Вот из рук в руки бери. Мало будет — ещё получишь. С Богом, Алексей Петрович, с Богом! И ещё...