Привенчанная цесаревна. Анна Петровна

   — Веришь, огнём-пламенем пошёл. Будто вся кровь в лицо ему бросилась, да и отвечает, что о таком счастье и во сне не решался помыслить. Что для такой супруги истинную сказку на земле создал, жизнь бы положил, не жалеючи.

   — А говорят ещё, что барон к обхождению придворному равнодушен!

   — Только веришь, сестрица, как-то мне показалося, что не батюшке Александр Григорьевич отвечал — мне говорил. Мне. Хотя быть такого не может. Не может!

   — Это почему же? Потому что ты цесаревна, а он твой подданный? Пустяки какие? Нешто Купидон табель о рангах читает, прежде чем стрелу на тетиву наложить. А ты, ты-то, сестрица, что?

   — Что я. На отходном руку ему для целования подала. А он и глаз не поднимает. Государь батюшка на обратном пути сказал: учёнейший и благороднейшей души человек, как только у отца-откупщика такие дети рождаться могут. Вот и всё, сестрица.

* * *

Пётр I, царица Прасковья Фёдоровна, врач

   — Государь, царица Прасковья Фёдоровна кончается.

   — Кто сказал?

   — Челядник прискакал, сказывает, заслабла царица.

   — Дохтура! Лошадей!

   — Был дохтур, ваше величество. Надежды не оставил. Можете и не успеть. Больно плоха.

   — Раньше упредить не могли ? Царевны что же? Им-то сказали?

   — Сказать-то сказали...

   — И что? Да говорите же толком! Чего воду в ступе толчёте?

   — Пусть сама царица тебе скажет, государь, коли к сроку поспеешь.

   — Ещё что за новости! Что там стряслось? Быстро!

   — Да разгневалась государыня царица Прасковья Фёдоровна на дочек. Так разгневалась, что не велела в опочивальню свою пущать. Поп Иродион, духовник государынин, так и сказал, лишила, мол, государыня царевен своего материнского благословения.

   — Иродион чего лишнего наболтал?

   — Прислуга толкует, что вроде нет. Будто он государыню как мог уговаривал. Даже голос повысил. А она упёрлась и ни в какую.

   — Да доедем мы, наконец, или нет!

   — Доехали, доехали, государь. Вон Катерина Иоанновна на крыльце встречает. Никак жива ещё матушка-то — не плачет.

   — Государь дядюшка...

   — Не стой на пути! Не с тобой разговаривать приехал! Что царица?

   — Плоха, ваше величество, совсем плоха.

Двери в доме настежь. Сквозняк кружит. Свечи на ветру стелятся. В опочивальне духмень. Полог у постели спущен. Откинуть заторопился — чуть не сорвал.

   — Прасковьюшка! Невестушка! Что ты? Что удумала? С чего это в дорогу дальнюю, сказывают, собралась? Не смей! Слышь, невестушка, не смей!

Веки дрогнули. Пальцы по одеялу шевелятся, шевелятся...

   — Тише, тише, государь, прибирается государыня царица. Вишь, прибирается. Час её пришёл — не поможешь.

   — Пошла вон, дура старая, с приметами вашими! Вон!

   — Какие ж приметы, государь батюшка. Это уж от Господа так положено — перед дорогой-то прибраться. Вот государыня и...

   — Вон! Кому сказал?

На постелю сел. Руку взял. Влажная вся. Тихохонько вздрагивает. Снова веки дрогнули. Теперь и губы вроде...

   — Государь...

   — Говори, говори, невестушка. Что тебя заботит, всё сделаю. Жизнь мы с тобой целую бок о бок прожили. Ты мне после матушки да сестры...

   — Государь...

   — О дочках просить хочешь? Не тревожься, не оставлю, коли что.

   — Нет, нет, государь, Петруша...

   — Что, Прасковьюшка, что нет-то? Не угадал. Заслабла... Дохтур!

   — Моя наука бессильна, ваше величество. Её высочество в агонии. Её сознание вряд ли вернётся.

   — Государь...

   — Слышь, зовёт? Наука твоя! Что, Прасковьюшка, что? Силёнки-то подсобери, неровен час не успеешь. Говори, говори, невестушка.

   — Юшкова...

   — А, не трону, не трону, не тревожься. Пусть с Богом век свой доживает.

   — Аннушку... Аннушку одну...

   — Не гневайся, великий государь, позволь мамке старой за государыню свою досказать. Вишь, не под силу ей. Припозднился ты, великий государь, всё тебя дожидалася...

   — Дожидалася не дожидалася — говори скорей!

   — Только Анне Иоанновне одной благословение своё материнское государыня дала. Последнее. Предсмертное. Ей одной, государь.

   — Анне? С каких пор благоволить к ней стала? Верно это, невестушка?

   — Гляди, гляди, великий государь, кивнуть хочет.

   — Похоже... А чем же Катерина-любимица не угодила? Прасковья-тихоня чем в гнев ввести могла?

   — Того, государь, несведома. Не холопье это дело...

   — Вот-вот, не холопье! Всё знаешь, старая, всё. Ладно. Не обижу, Прасковьюшка, герцогини Курляндской — об этом, что ли, сказать хочешь? О милости для неё просить? А на дочек за что рассердилася, что имущество своё выделить пожелали? Не велик грех, невестушка, хотя... С чего бы эта блажь к ним пришла? Будто замуж выходить пособиралися. Да что уж теперь. А это что? На одеяле-то? Никак зеркало! С чего ему тут взяться? Гадали вы тут, что ли?

   — Нетути, великий государь. Как можно! Это государыня царица приказала принести. Который день лежала да в зеркало смотрелася. Поглядит-поглядит, да и в слёзы. А забрать никому не давала. Вон видишь, снова пальчиками к ручке тянется.

   — Это что значит, дохтур?

   — Женский каприз, не более того, государь. Никак не более.

   — Капризов у Прасковьи Фёдоровны отродясь не бывало. За то и любил невестку всю жизнь. Что это — никак...