Привет, Афиноген

Почувствовал, что в доме неладно, и пес Балкан, неусмиренный фокстерьер. Он не путался, как обычно, под ногами, не шлялся с угрожающим оскалом из комнаты в комнату, не заигрывал с Николаем Егоровичем, – смирно дремал на своей подстилке у двери и изредка то ли выл потихоньку, то ли скулил. Возможно, его странное поведение отчасти объяснялось унизительным случаем, который произошел с ним на недавней прогулке. У самого леса, уже спущенный с поводка, Балкан засек одного из своих заклятых врагов – пожилого, занозистого спаниеля Кука. Тот прогуливался со своим хозяином, имени которого Балкан не знал и знать не желал. Увидев Балкана, проклятый спаниель издали состроил ему издевательскую рожу и слегка тявкнул. Этого оказалось вполне достаточно, чтобы вывести Балкана из созерцательного, добродушного состояния. Ничего более не соображая, ослепленный приступом безрассудного бешенства, Балкан прыжками помчался на противника, подлаивая и сбрасывая на землю белую пену. Спаниель, трясясь, метнулся за ближайшее дерево. И тут произошел чудовищный казус. Не рассчитав скорости, Балкан не успел свернуть и в высоком прыжке ввинтился лбом в корявый ствол сосны. От удара он опрокинулся на бок и на миг потерял всякую ориентацию. Этим воспользовался хозяин спаниеля и пару раз со всей силы перетянул его поводком по морде. Укрепив себя в стоячем положении, Балкан обнаружил, что враги окружают его с двух сторон, и опять замешкался, не зная, кого первого проучить – ядовитого Кука или его обнаглевшего хозяина… Подбежавший вовремя Николай Егорович успел пристегнуть ему поводок и потащил, – упирающегося и истерически захлебывающегося теперь уже бессильной злобой, по направлению к дому. Спаниель Кук провожал его насмешливым кудахтаньем, а его торжествующий хозяин кричал о каких–то «вашей собаке необходимых прививках». До самого дома униженный Балкан плевался, хрипел, оседал на задние лапы и даже позволил себе неодобрительно вякнуть в адрес любимого хозяина, на что Николай Егорович в свою очередь отвесил ему доброго тычка под зад. Балкан глубоко переживал этот случай и целый день отказывался от пищи.

Сейчас, поглядывая на зевающего на подстилке Бал– кана, Николай Егорович припомнил эту историю.

– Надо что–то делать с собакой, – обратился к Егору, – все границы приличия она преступила. С поводка опасно спускать… Уже на людей бросается, вражья псина. А ведь это ты, Егор, уговорил нас с матерью завести собаку. Теперь и расхлебывай. Вызовут в суд – я не пойду. Сам пойдешь. Это же твой пес…

На кухню вышел заспанный, в трусах и майке, Викентий, услышал последние слова отца, зло усмехнувшись, посоветовал:

– На живодерню отвести, и дело с концом. Чего с ним канителиться?

Балкан глухо заурчал с подстилки.

– Все как есть понимает, – всплеснула руками Екатерина Всеволодовна, – откуда же в нем злости столько накопилось?

Она проговорила это быстро и весело, спеша отвести возможную вспышку отца, который уперся в Викентия помутневшим взглядом.

– Потому и злой, что все понимает, – сказал Егор. – Горе от ума.

Викентий налил из–под крана воды в стакан и стал пить. Капельки воды потекли на его худую шею, скопились в ямочке между выпирающими острыми ключицами.

–> Ты бы оделся все–таки, – заметил ему отец, – здесь люди завтракают. Или теперь тебе все можно?

– Садись позавтракай с нами, Кеша, – опять заискивающе заторопилась Екатерина Всеволодовна, – картошка пока горячая. Чай свежий заварила, как ты любишь;

Викентий не ответил, потопал с кухни, чмокая босыми ногами по линолеуму.

– А ну вернись! – грохнул Николай Егорович.

– Ну? – Викентий гаденько, с прищуром улыбался.

– К тебе мать обратилась – ты зачем ей хамишь? Почему не ответил?

– Спасибо, мама. Завтракать не буду. Сыт.

– Хорошо, Кеша! Ступай отдохни. Суббота нынче, почему не отдохнуть, не полежать.

Николай Егорович цеплялся взглядом за сына, как проволокой.

– Викентий, ты себя держи в руках. Держи! Достаточно фокусов. Живешь в семье – живи, соблюдай этикет. Ты не страдалец, и тут тебе не богадельня. Мы перед тобой ни в чем не провинились. Ни я, ни мать. Втемяшь это себе в башку. И характером не козыряй. Нет его у тебя, характера. Блажью пробавляешься. Уразумел?

– Уразумел, отец. Поздновато ты за мое воспитание взялся. Раньше надо было, когда у меня усы не росли.

С тем и ушлепал к себе в комнату. Карнаухов поник, тускло поглядел на Егора.

– Поздно… действительно, что ли, поздно?

Екатерина Всеволодовна что–то хотела вставить, видно, в осуждение мужу, потому что уж больно с решительным видом несколько раз поворачивалась от плиты, да так и не осмелилась. Егор сказал:

– Ничего, папа. Все образуется. Мы его спустим на землю из райских кущ. Это никогда не поздно.

Много дерзкой уверенности было в юном голосе. Воспрянул духом Карнаухов. Даже не заметил несуразности: младший брат о старшем свысока рассуждает.

– Некоторые на стройку хотят бежать…

– Переждет стройка.