Привет, Афиноген

— Сок! Пососите сок, — смеялась и не смеялась, сочувствовала и журила. Как равная, близкая, взрослая. «Что со мной? — трезво и зло подумал Кремнев. — Ничего нет. Показалось. Успокойся и не будь смешным хотя бы перед собственным сыном».

В продолжение обеда он все больше начинал ощущать в себе тревожную взволнованность, заполошное беспокойство. Он остался равнодушным к тому, что Миша самостоятельно наливал себе третью рюмку, а Дарья Семеновна глаз не сводила с директора и старалась предупредить каждое его желание: сюсюкающим, самым своим противным голоском приговаривая: «Пожалуйста! Прошу вас!» — подкладывала ему поминутно закуски, чуть ли не клевала вилкой из его тарелки. Зато Юрия Андреевича глубоко заинтересовало и умилило, как Оленька прихлебывает бульон, оставляя на верхней губке блестки жира и тут же слизывая их острым язычком, алым воробышком, выпархивающим из гнездышка–рта. Но это было уж слишком. Юрий Андреевич образумился, взял себя за шиворот (фигурально).

— Ничего себе курица, — обратился к Мерзликину. — Резиновая… Значит, наша, отечественная. Наших кур из гуманных соображений не убивают до старости. Хм!

Давненько Миша не слышал отцовских шуток. Кроме него, никто не понял, что отец пошутил. Дарья Семеновна всерьез ответила мужу:

— Нет, Юра, импортные куры мягче, потому что им в еду что–то добавляют. Что–то очень вредное, — смотрела она, отвечая мужу, на директора.

— Курица как курица. Обыкновенная.

Виктор Афанасьевич оценку дал наугад, до курицы он пока не добрался, уплетая третью тарелку салата. Юрию Андреевичу, для которого резко переменилась погода, теперь нравилось, что директор так естественно себя держит, не чванится, не соблюдает дурацких церемоний. Захотелось ему прийти и пришел. И обедает, не манерничает. Это по–русски, от души. Он придумывал, что бы такое сказать Мерзликину приятное, но ничего не приходило в голову путного.

— Ты чего такая красная? — услышал он вдруг голос сына, обращенный к Оленьке. — Мама, погляди. Только что она была белая, а теперь как помидор.

— Михаил, — гаркнул Кремнев, — прекрати хамство!

Оленька беспомощно завертела головой, стараясь спрятать глаза, из которых предательски закапали крупные прозрачные звездочки–слезы.

— Оленька, — не обращая внимания на жену, загундосил Юрий Андреевич, — лоботряс мой не хотел вас обидеть. У него манера такая, дремучая. У них теперь модно хамить. Долой стыд — вы же это прокламируете, Михаил? Как гадко. Почему вы плачете, Оля?

— А чего я — ничего, — изумился Миша.

Все наперебой кинулись утешать плачущую девушку, не понимая толком, в чем дело. «Истеричка! — подумала Дарья Семеновна. — Она, оказывается, истеричка! Надо же». Мерзликин обнял соседку за плечи и встряхнул.

— Говори, повесить его, мальчишку? Или голову ему рубануть? Мы это мигом исполним.

Наконец беда прояснилась. Оленька, уже не таясь, всхлипывая и по–детски размазывая слезы кулачком, прохныкала:

— Никакая она не резиновая.

— Кто не резиновая?

— Бабушкина курица. У нее многие покупают, и яички тоже. Все бывают довольны. А эта совсем молоденькая была, я не хотела, чтобы ее убивали. Бабушка сказала: «Для таких людей — не жалко».

Наступил черед Юрия Андреевича закручиниться. Сын глядел на него с торжеством, а Оленька со страхом, как смотрит ребенок на злого человека, мимоходом наступившего на его песочный дворец.

— Да я просто пошутил, — сказал Кремнев. — Таких сладких кур я в жизни не едал. Пошутил для настроения. Куренок–то — пальчики проглотишь.

Виктор Афанасьевич поспешил внести свою лепту в дело умиротворения масс.

— Выпьем за то, чтобы все наши беды и несчастья так же легко было развеять, как это. Выпьем за то, чтобы слезы милой Оленьки струились всегда, — эффектная пауза, — по поводу не более значительному, чем гибель куренка. Выпьем еще за то, чтобы наши худощавые куры были всегда вкуснее импортных, которых звери — частные предприниматели — подкармливают лекарствами, за которые, в свою очередь, дерут три шкуры с несчастных больных тружеников. Да здравствуют самые упитанные в мире федулинские петухи и куры. Ура, товарищи!

Пить Мерзликин, однако, не стал, лишь, слизнул из рюмки полглотка. А Миша выпил, и Оленька послушно отхлебнула янтарной влаги. Юрий Андреевич с удивлением поймал себя на том, что каким–то ерническим фарисейским голоском поддерживал директорское «Ура!» и, более того, пытался тянуть его до тех пор, пока Дарья Семеновна под столом пребольно не толкнула его коленом.

— Пойду, — Мерзликин неожиданно встал и начал прощаться. Теперь это снова был директор — тугой, вкрадчивый человек, которого можно было останавливать, но нельзя было остановить. — Спасибо за угощение!.. Ба, времени сколько незаметно пролетело. Утомил я вас!..

Он поцеловал руку Дарье Семеновне, потрепал Мишу по плечу. Оленьке галантно сказал:

— Мадмуазель, надеюсь мы еще увидимся.

— Надеюсь! — ответила Оленька. Нет, не просты нынешние юные ткачихи. Запросто флиртуют с директорами НИИ.