Привет, Афиноген

Никоненко запыхал, ляпнул:

— Если угодно, мой дед известный петербургский профессор, кафедрой в университете заведовал до революции.

— Понятно, — протянул Сабанеев. — Профессорский сынок.

— Ух ты, — Сергей сощурился. — Открылся ты наконец, Сабанеев, до конца. Не выносишь, значит, профессоров. Нет?

Всклокоченные, подавшись вперед, они забыли на минуту о том, где находятся, буравили глазами друг друга, так что пар шел от обоих.

— Товарищи, товарищи! — поспешил вмешаться Карнаухов. — Вы почему обедать–то не идете? Аппетит, я вижу, у вас уже разгулялся.

— Извините! — сказал Сабанеев. Сергей тоже что–то мыкнул невразумительное, из одних согласных. Уходили они напряженные, стараясь не касаться друг друга локтями. «Ну вот, — думал Карнаухов, — благородные люди, воспитанные, образованные, независимо мыслящие, сильные… и что? Ничего ведь важного между ними не может быть, какая–нибудь глупость, пустяк, недоразумение, резкое неосторожное слово, — и вот стоят рядом уже чуть ли не два врага. Слаб человек, слаб!..

Карнаухова отвлек от нового поворота мыслей телефонный звонок.

— Папа, ты обедал? — Голос Егора.

— Нет еще, а что?

— Хочешь, вместе пообедаем?

Карнаухов усмехнулся, в затылке кольнула ледяная точка.

— Переживаешь, сынок? Не стоит, у меня полный порядок. Сходи домой, пообедай с матерью. Да… — он секунду подумал. — Передай Викеше, чтобы из дома никуда не совался. Пускай еще на неделю за свой счет договорится.

— Хорошо, папа. Может, в кино вечерком сходим?

— Почему бы и нет.

Положив трубку, Николай Егорович встал, походил по кабинету. Из угла в угол, вокруг стола — десять шагов. Он не захватил из дома бутербродов, не догадался, и сейчас, после разговора с сыном, почувствовал, что по–настоящему голоден. Это его встряхнуло. Выходить из кабинета он не хотел, как будто там, в коридоре, его могла поджидать новая неприятность. «Не приходят, — подумал он. — Тихо!» Обычно в понедельник дверь в его десятишаговый кабинет не успевала захлопываться. Обычно он не замечал течения времени, а сегодня каждая минута отзванивала ему мелодичным постукиванием в сердце. «Ждать и догонять — хуже нету», — вспомнил он давно забытое, солдатское…

9

Ровно в шестнадцать часов вместительный конференц–зал на первом этаже заполнился людьми. Первые по привычке захватывали стулья у распахнутых окон и занимали задние ряды, а тем, кто опаздывал, приходилось садиться все ближе и ближе к сцене, на которой стоял стол президиума. Одним из последних в зал степенно вошел Юрий Андреевич Кремнев. Ни на кого не глядя, он прошагал к сцене и сел в первом ряду, закинув ногу на ногу. От остальных собравшихся его отделяли два ряда пустых стульев. Несколько мгновений он изучал сцену, затем повернулся лицом к залу, безошибочно отыскал глазами профорга Николая Николаевича Нефедова и недовольно махнул ему рукой. Нефедов под негромкие напутствия и смех выскочил на сцену, держа в руках стул. Это был толстенький человечек неопределенного возраста, как, впрочем, и должности. Профоргом его выбрали на прошлом собрании совершенно случайно. Прежний профорг — деятельный и агрессивный руководитель группы Мелехин — уволился, оставив в своем хозяйстве полную неразбериху. На минувшем собрании Николай Николаевич стал кричать с места, что вот, поскольку выбрали человека несерьезно, абы выбрать, то и профсоюзная организация отдела переживает черные дни, другие отделы выезжают на экскурсии, достают билеты в Большой театр, имеют черную кассу, а у них, сирот, ничего этого и в помине нет. Товарищи одобрили запальчивые реплики Нефедова и тут же баллотировали его на пост профорга, голосование было единогласным. Нефедова знали как человека, хотя и любящего иной раз повалять дурака, но, в общем, расторопного и исполнительного. Конечно, никто не предполагал, что он с таким чудовищным рвением возьмется за дело. Не проходило и дня, чтобы измученное профбюро не оставалось после работы, не запиралось в кабинете Карнаухова и не просиживало там до прихода уборщицы. Та выгоняла их со скандалом, грозя непокорному Нефедову поломать лично об него свою любимую швабру. Уборщица была несознательная и не умела понять, что просиживают они штаны после работы не ради баловства, а для всеобщего благоденствия.

Какие планы вынашивал новый профорг, что готовился обрушить на головы сотрудников, — мало кто догадывался. Николай Николаевич и члены бюро сохраняли это в глубокой тайне. Известно только, что свою основную работу Нефедов окончательно забросил и на попреки своего непосредственного начальника Мефодьева отвечал недоуменным взглядом и загадочной фразой: «Вы действительно, Кирилл Евсеевич, не понимаете или не хотите понять?» От него и прежде было мало проку, а теперь, когда он заступил на новый пост, не на что стало и надеяться. «Человек в раж вошел, — решил Мефодьев, — пусть его потешится. Может, первый раз в жизни ему в руки власть попала».