Привет, Афиноген

— Теперь посмотрим, как обстоят дела в нашем благословенном Федулинске. Для этого далеко ходить не придется. Прогуляемся по нашему парку, где вместо травы на газонах торчат окурки. Завернем на окраину леса, предварительно обув ботинки с толстыми подошвами, ибо иначе мы рискуем поранить ноги консервными банками и осколками бутылок, кои устилают поляны подобно сказочному ковру. Спустимся наконец к нашей прекрасной речке Верейке, где вместо воды давно струится грязная жижа со стойким запахом машинного масла. Петр Иннокентьевич, какое честное сердце не содрогнется при виде этих ужасных картин! — Патетический выпад Марк Волобдевский запил изрядным глотком обжигающе–крепкой наливки, поперхнулся и привычно понюхал тыльную сторону ладони.

— Минутку, — сказал Верховодов, сходил на кухню и вернулся с блюдом спелой влажной клубники. — Пожалуйста!

Пока он отсутствовал, Марк Волобдевский успел махнуть еще стаканчик, глаза его возбужденно заблестели, и он почувствовал необычайный прилив красноречия.

— Тот, кто в такой ответственный период стоит в стороне от благородного дела защиты природы, кто равнодушно взирает на происходящие бесчинства, а возможно, и вносит в них свою бесстыдную лепту, тот — говорю вам я! — не имеет права называться гражданином. Для равнодушного обывателя пустым звуком прозвучит мощный глас Некрасова: «Поэтом можешь ты не быть, а гражданином быть обязан!» Обязан, уважаемый Петр Иннокентьевич. И наше с вами святое дело разбудить этих сытно спящих обывателей, протереть им глаза и вывести на широкую ниву общественной деятельности по охране природы. Вы понимаете меня?

— Да, — сказал Верховодов.

— Мне кажется, что–то вас смущает?

— Я не совсем уяснил, что требуется именно от меня. То есть, конкретно.

Марк Волобдевский обмер, вспыхнул, на лице его выразилось горькое недоумение, красивые глаза округлились и наполнились влагой, весь он как–то поплыл перед Верховодовым, подернулся рябью и захворал.

— Нет, нет, — обеспокоился Петр Иннокентьевич, — все, что вы говорите, справедливо и умно. Я разделяю ваше мнение (видя, что гость ничего не записывает, Верховодов осмелел), но поймите и вы меня. Обстановка действительно крайне напряженная. В нашей комиссии мы, честно говоря, занимаемся словоблудием, практически исполком бездействует. У него, видите ли, других забот полон рот… Чем тут может помочь ваша поэма? И потом, какое отношение к ней имею я, человек, который в жизни двух слов в рифму не сказал… Пейте, пейте, не стесняйтесь!

Марк Волобдевский откушал третью стопку, горестные морщинки на его лице разгладились, он задымил сигаретой и опять возник из кресла в полной ясности. «Наваждение какое–то?» — подумал Верховодов.

— Да вы меня не поняли. Буду говорить без обиняков, как привык. Мне требуется ваша поддержка. Вы должны написать, что в таком благородном и святом деле, как охрана окружающей среды, не может быть мелочей, а поэма Марка Волобдевского — моя то есть — представляется вам крепким камнем в фундаменте… — Марк не нашел подходящего продолжения метафоры. — Одним словом, чтобы поэму опубликовать, надо протолкнуть ее мимо меднолобых рутинеров от журналистики.

— А где она?

— Кто?

— Поэма эта, крепкий камень.

— Петр Иннокентьевич, была бы поддержка, как говорится. Буду с вами откровенен. Поэму написать не трудно. Гораздо труднее пробить брешь в чугунном заборе, огораживающем… — Марк вторично не сумел окончить фразу, смутился и махнул четвертый стаканчик.

— Вы–то почему не пьете, уважаемый Петр Иннокентьевич?

— Утро. Хотя, если желаете, за компанию разве…

Они чокнулись, Верховодов уже составил мнение о госте, не сказать, чтобы очень благоприятное. Юношу сжигала какая–то непонятная Верховодову страсть, проступившая алыми пятнами на его чистой коже. Правильные и дельные, хотя и напыщенные рассуждения его, Верховодов чувствовал, вступали в вопиющее противоречие с этой внутренней страстью. И пил он слишком торопливо и жадно. «Нет, — решил про себя Верховодов, — от этого мальчика надо держаться подальше. Этот поэт, пожалуй, так охранит природу, что одни колья останутся. А впрочем…»

Большой глоток наливки привел его в доброе расположение духа.

— Давайте так договоримся, — пошел он на компромисс. — Вы пришлете мне поэму, я прочитаю, — тогда продолжим разговор.

Марк Волобдевский встрепенулся, мысли его слегка мешались и сталкивались одна с другой подобно деревянным брусочкам в детской игре «Построй домик».

— Моя поэма — это набат, который пробудит от спячки Федулинск, — сказал он без ложной скромности. — Обещаю, что вы будете первый ее читатель… Вы мне нравитесь, Петр Иннокентьевич! У вас, я вижу, есть истинное чутье и вкус к поэтическому слову. Как надоели эти чинуши, эти подлые редакционные крысы, которые познают жизнь, глядя на нее из окон своих прокуренных кабинетов.

— Вы не любите газетчиков?

— Я их презираю и ненавижу!

Последнее откровение приятно задело чувствительную струнку в душе Верховодова. Он разлил остатки наливки.