Привет, Галарно!

Даже когда мне было двадцать, нелегко было задеть мои чувства, в смысле пронять оскорблениями, подобно насыпанной горсти крупной соли в маслобойку, где сбивают масло. Но чего я не мог терпеть, так это когда надо мной потешались исподтишка, как смеются над эскимосами. Отчего не жениться на беременной? Я человек долга, но беременная женщина, у которой во чреве не было ребенка, вроде того, как у меня в гараже — «роллс-ройса», меня отвратила от супружества, клянусь всеми святыми.

В первый понедельник шестого месяца я вошел в таверну и заказал двенадцать кружек пива. Вперив в них взгляд, я подводил итоги: с одной стороны, мое счастье, мой пот, мои будни в «Ти-Кун», с другой — моя китаянка и шведская мебель. С одной стороны — мой капитал, мое дело, с другой — рыжая чума рогатая. Я ее действительно любил, это было как первое омовение, я нырнул с закрытыми глазами, но наглотался воды: это потому, что не умел плавать. Сти.

И мне стало жаль безмятежных деньков, проведенных в «Ганьон электрикал эплайанс». В смысле: хотя мы и утратили веру в Бога, все же >го не повод больше не верить женщинам. Я верил в мою любимою жену Луизу, так и не зачавшую при Понтии Пилате, которая верила в мать свою, всемогущую святую Элоизу и в семейство Ганьон, в одиночку владевшее всем Леви. Да будет так. Аминь. Я обделался. Я приехал сюда в слезах, но не буду же я, уходя, ныть и канючить. Дурак ты, Галарно, простофиля, помолитесь же за нас, горе-рыбаки с соседнего пруда. Мой любовный роман растаял, как английский пудинг на кирпичном дворике-патио, растекся будто так и не застывшее желе. Мое дитя оказалось воздухом, душа сдулась, паруса легли на сушу, поджилки затряслись, пошли судороги. Вернувшись в дом, я в отчаянии начал пинать ногами китайские диваны, а потом позвонил Альдерику и сказал ему: «Деда, у меня все плохо, все не так, я не знаю, что делать, я хочу обратно». На другом конце провода раздался смех Альдерика, потом он сказал: «Собирай чемодан, Франсуа, и чтоб сегодня же был дома, утро вечера мудренее, и брось ты эту закусочную. Нотариусы потом разберутся, а сам давай сюда первым же поездом». Луиза не шелохнулась, глядя на мои сборы. Она не стала кричать, вопить, умолять, плакать. Она просто уставилась на меня, открыв рот, подобно застывшему лисьему чучелу, который стоял у Лео.

Я покинул Леви также, как и прибыл туда, — на старой электричке. Поезд шел, конечно, через Монреаль. Я оставил багаж следовать своим ходом, а сам вышел: потом его заберу. Пересек центральный вокзал, подобно тому, как пай-мальчик из хора в накрахмаленной накидке на цыпочках проходит через набитую битком церковь. Мне нужно было многое забыть.

С отъезда до возвращения незаметно пролетел год. Уже стоял февраль. Монреаль опережал деревню: на улицах, залитых солнцем, быстро таял снег, и на влажных стенах проступали рисунки, подобные чернильным кляксам в школьных тетрадях. Я исходил улицу Сент-Катрин в обе стороны. Меня веселили лучи света, которые трепетали в такт моему сердцу, а рестораны будто подмигивали мне. Когда-нибудь, Луиза, я тебе отомщу, у меня будет детей, как прохожих на улице Пил. Я зашел в бар к мадам Шапю выпить рюмку. Вдова Шапю знала Альдерика, но ее не оказалось на месте. Тяжеловато оказаться одному в по-настоящему большом городе, в смысле когда вокруг тебя миллионы людей, которые, может быть, тоже чувствуют себя одинокими, но как проверишь? В «Юнайтед сигар» я купил пачку сигарет «Букингем» и газету «Стар». Не потому, что собирался ее читать, а просто чтобы услышать голос продавщицы. Я дважды спросил: «Сколько стоит?» Во рту становилось тепло от произнесенных слов. Девушка ответила «fifty-seven» и больше ни слова. Что ей было еще сказать? А мне было не по себе от излучавших свои гипсовые улыбки манекенов из магазина «Симпсон», с их густыми, тусклыми волосами и булавками за спинами, чтобы подчеркнуть талию. Элегантно одетые, обутые в туфли с небрежно завязанными шнурками, они стояли в гипсе как вкопанные.

И я говорил себе: «Ты еще молод, Галарно, ты образован, не все в твоей жизни плохо». На автовокзале я чуть было не сел в автобус на Бостон, к маме.