Привет, любимая (СИ)

      Володькой она называла своего брата и, следовательно, моего отца. Она считала, что он меня слишком распустил и все мне позволяет. Странно было слышать, как отца кто-то называет столь неуважительно. Пусть даже сестра. Мама при жизни называла его Вовой. Друзья звали Санычем. На работе же он был всеми почитаемым Владимиром Александровичем. И вдруг какой-то Володька. Не серьезно. И обидно. За это я не любила тетю Нину еще больше. Кстати, тетка никогда не ограничивалась одним скандалом. Скандалы она любила двойные: поругавшись со мной, тут же звонила своему Володьке - домой или на работу. И ругалась уже с ним. Мне, естественно, крепко доставалось от отца, чего он совсем не позволял себе в городе. В общем, проще в тридцатиградусную жару париться в шерстяной кофте, чем нарываться на очередной конфликт. Их и так предостаточно. По нескольку в день. В конце концов, кофту можно снять. Так, чтобы тетя Нина ничего об этом не узнала. И, потом, пар костей не ломит. Можно и попариться немного. Ведь сегодня пятница, значит, мне разрешено гулять до одиннадцати часов вечера. Вот уж мы со Светкой пошляемся! Светка любила пятницу не меньше. И по той же причине.

* * *

      Она ждала меня на лавочке у своей калитки. Не очень-то и скучала. Ее развлекали Толик и Мишка. Эти девятнадцатилетние жеребцы весьма мило швырялись листиками, которые Светка обрывала с кустов сирени, росших у забора.

      При моем появлении Толик нахмурился, перестал швыряться листьями и замолчал. А Рыжий пошел разливаться соловьем. Выяснилось, что они ждут Олега. Но пока прекрасно обходятся без него. Мы немного поскалили зубы, а потом Светка выпросила у Мишки, чтобы он покатал ее на мотоцикле. Мотоцикл стоял тут же. С прошлого года Мишка не расставался со своей "Явой". И стал, в некотором роде, напоминать кентавра. С той только разницей, что у кентавров нижняя часть была все-таки лошадиной, а у Рыжего - мотоциклетной. Отказать Светику Рыжий не решился, и они умчались вверх по деревне - к лесу.

      Интересно, почему не в сторону Березовки или шоссе?

      Пока эти двое нахалов пропадали, мы с Толиком перебрасывались ничего не значащими фразами о погоде. Наша взаимная неприязнь не мешала мне дразнить его при случае. Но сегодня хотелось мира. Толик, на удивление, тоже не задирался. Правда, разговорить его всегда было трудно. Но, когда от человека ничего особенного не ждешь, можно довольствоваться и односложными ответами. Я и довольствовалась всякими междометиями вроде "угу" и "н-но".

      И вдруг, посреди такой чинной и вполне светской беседы, на какое-то мое легкомысленное замечание о том, как жаль, что так быстро проходит лето, Толик неожиданно угрюмо заявил:

      - Дура ты, девка!

      Я опешила. И не придумала ничего умнее, как растерянно пролепетать:

      - Не поняла... Что?

      - Дура ты, говорю, девка! - с непонятным для меня удовольствием повторил Толик.

      Понадобилось, наверное, не меньше минуты прежде, чем я обрела дар речи:

      - Интересно, это почему же?

      - А потому...

      Пришлось занять круговую оборону.

      - Оч-чень разумное объяснение. Главное - доходчивое.

      - За парнями слишком много бегаешь, - наконец соизволил высказаться Толик. Он отвернулся от меня и сплюнул на листья подорожника, в изобилии росшие кругом.

      Ничего себе, заявленьице?! Я бегаю! Вот как раз наоборот. Только подумать, живешь себе потихоньку, никого не трогаешь и вдруг такое о себе узнаешь, что и в голову не укладывается.

      - Это за кем же я бегаю? За тобой что ли?

      Толик молчал. Видно, сказать нечего.

      - Посмотрел бы на себя в зеркало, крокодил в штанах! - от обиды у меня на глаза навернулись слезы.

      - А хотя бы за Мишкой, за Олегом! - усмехнулся Толик.

      Я за Мишкой бегаю? Ладно, за Олегом. Но за Мишкой? Это уже ни в какие ворота не лезет. Вот ведь глиста в скафандре - этот Толик. Страшен так, что во сне увидишь - не проснешься. Длинный, тощий, конопатый и слегка косит. Ни одна девчонка в радиусе ста километров не смотрит на него без содрогания. С ним и поговорить-то не о чем. А он, видите ли, моралист. Его моя нравственная чистота заботит!

      - Нужны вы мне, как собаке - боковой карман, - презрительно бросила я ему, - Образины!

      - Сама ты образина! - буркнул этот Крокодил, прищурившись на заходящее солнце. И опять сплюнул на подорожники.

      Это что, такая форма выражения своих чувств? Способ выказать презрение - все время плеваться? Верблюд какой.

      - Не нравится - не ешь!

      - А я и не ем. Тобой подавиться можно.

      - Еще бы! Я прямо противопоказана для твоего пищеварения, Толик. Вдруг понос откроется? И у твоих друзей тоже? Все вы - крокодилы в штанах.

      Тут приглушенное хмыканье заставило нас с Толиком обернуться. В двух шагах от лавочки, у калитки стоял Олег. Одной рукой он облокотился на невысокий штакетник забора, другой механически откручивал с куста сирени веточку. Видимо, он уже несколько минут стоял вот так, склонив голову, и прислушиваясь к нашей грызне. Ну, надо же, какой сегодня невезучий день! Сама себе все порчу. Как теперь выкручиваться?