Привет от Вернера

– Не войдет! – сказал я громко. – Как он войдет, что вы?!

«Войдет, войдет, войдет сейчас!..» – бормотали часы.

Глухо хлопнула вдалеке входная дверь, шаги со скрипом проследовали по коридору, и еще другие шаги, чуть слышные, – это Усы с Диком вернулись с прогулки. Сейчас Дик заснет на своей подстилке, и Усы заснет, а все остальные уже спят: и Ляпкины, и Гизи, и Вовка... Вот тут-то ему и войти, беспризорнику!

«Постой, постой, сейчас, сейчас! – не унимаются часы. – Вот-вот, вот-вот, вот-вот...»

– Да хватит вам! Чего вы там болтаете! – говорю я громко.

Когда громко говоришь, не так страшно становится, чувствуешь себя уверенней.

На столе возле тарелки лежат вилка и нож.

– Ого! – говорю я страшным голосом. – У нас есть нож! Это прекрасно – нож!

Я беру нож и взмахиваю им несколько раз в воздухе.

– Пре-крас-но! – повторяю я, расхаживая по комнате. – Прекрасно! Нож! Это очень хорошо – нож!

Беспризорник все-таки где-то рядом! Он где-то тут притаился – это совершенно ясно! Я чувствую его своей спиной!

Я быстро оборачиваюсь к окну – оно сияет черной, пустынной глубиной неба... Розовый куст, уже совсем не розовый, сиротливо стоит на окне... Мне кажется, что за окном промелькнула лохматая тень...

Зашумело в камине – я опять быстро оборачиваюсь... Это ветер гудит в каминной трубе. Или не ветер...

– У нас есть нож и еще кое-что! – говорю я камину.

Камин молчит, скаля зубья решетки.

Вещи молча наблюдают за мной: диван, буфет...

«А беспризорник где-то здесь, а беспризорник где-то здесь!» – не унимаются часы.

«Надо будет забаррикадировать дверь! – говорю я себе мысленно. – Так будет надежней!»

Я стаскиваю к двери стулья и чемоданы. Развиваю бурную деятельность, не выпуская из рук ножа. Пусть беспризорник видит, если он подглядывает! Два стула я кладу перед дверью на пол, на них нагромождаю еще два, а перед стульями ставлю на ребро два пыльных чемодана, выволочив их из-под кровати.

Я так устал, что даже вспотел. Но теперь мне не так страшно – баррикада все-таки!

Я сажусь перед баррикадой на пол, лицом к двери, скрестив ноги, как Зусман, когда он сидит на столе и шьет. Зусман говорит, что это значит «сидеть по-восточному». Так ноги не устают. Ну что ж! По-восточному так по-восточному!

«Вот-так-так, вот-так-так, вот-так-так!» – удивляются часы.

– А вы не хитрите, дорогие! – говорю я часам. – Не хитрите! Бросьте хитрить! Баррикада готова! Суньтеся кому охота!

Бедный беспризорник! Как он тогда испугал меня, в моем детском воображении! А сам он в это же время, наверное, тоже сидел где-нибудь один и дрожал от страха и голода... Только не в комнате он сидел, а где-нибудь в полуразрушенном доме или в остывшем котле, в котором варят асфальт.

Мне отец потом много рассказывал про беспризорников – о том, что это несчастные дети, наследники войны, голода и разрухи. Советская власть ими заботливо занималась, сам товарищ Дзержинский ими занимался: устраивал их в детские дома и на работу. И вскоре многие из них нашли свое место в жизни. Но в те дни, о которых я здесь говорю, я еще этого не понимал. А все непонятное пугало. Тем более, что я боялся оставаться один...

Мама потом сказала, что они с отцом так и нашли меня спящим на полу перед забаррикадированной дверью, с ножом в руке...

ИЩИТЕ ЖЕНЩИНУ

– Ну, что тебе подарить? – спрашивает в третий раз Зусман. Он зашел к нам на чашку чая и вдруг пристал со своим подарком.

– Ничего не надо! – говорю я мрачно.

– Что с тобой, Юра? – Мама смотрит на меня растерянно.

Скоро лето, и Зусман хочет мне что-нибудь подарить. К лету...

– Липа Борисович тебя любит! Ты же знаешь! Почему ты так невежлив?

– Молодой человек стесняется! – говорит Зусман. – Ну, так что тебе подарить?

– Ничего...

– В конце концов, это некрасиво! – сердится мама. – Отвечай! Слышишь? Надо быть вежливым!

Я молчу. Мне становится жарко. Они же ничего не знают! Эх! Если бы они знали! Они бы так со мной не разговаривали! И ничего Зусман не хотел бы мне подарить.

– Ничего! – говорю я отчаянно-мрачно.

– Это просто возмутительно! – говорит мама. – Сейчас ты пойдешь и встанешь в угол! Ну?

– Подождите, мама! – говорит Зусман. – Он сейчас скажет! Правда, ты скажешь? Ну, что тебе подарить? Ты ко мне хорошо относишься?

– Хорошо! – говорю я.

– Ну, вот видишь! И я к тебе хорошо! Мы друзья?

– Друзья! – Я смотрю в пол.

– Ну, так что тебе подарить?

– Ничего! – ору я. – Ничего! Ничего! Ничего!

И я начинаю плакать.

Мама встает со стула. Она берет меня за руку и ведет в угол возле окна, к батарее. Я иду твердо, сжав кулаки. Пусть будет так, но сказать я ничего не могу.

– Здрасте пожалуйста! – смущенно произносит Зусман. – Такая неприятность!

– Безобразие, а не неприятность! Постоит в углу и поймет!

– Напрасно, – говорит Зусман. – Не делайте этого! В конце концов, я ему и так что-нибудь подарю!

– Ничего подобного! – говорит мама. – Он не достоин никаких подарков!

Я мрачно стою в углу.

– Ну, извините, – говорит Зусман. – Я пойду... Никак не ожидал... Такая неприятность!

Он закрывает за собой дверь.

– Что это ты такое выдумал? – говорит мама. – Человека обидел! За что ты обидел Липу Борисовича?