Прививка от бешенства

Совершенно серьезно говорил: «Если бы мне поставили памятник, я бы предпочел, чтобы с зонтиком… Чтобы голуби не гадили».

Жена Z признавалась: «Если бы мой был хоть чуть-чуть глупее, я бы за него ни за что не вышла…»

«Когда критики ругают (или хвалят), приводя хоть какие-то аргументы, я уже готов согласиться со всем сказанным. Ведь обычно, они даже не прочли произведения».

Санитар леса. Бешеный.

Вообще-то, у меня не хватает времени, чтобы прочесть всё, что нравится, что вызывает интерес – куда уж тут читать то, что считаешь мутью. Хотя бы даже с целью доказать кому-то из близких тебе людей, что та или иная писанина – муть. Но ведь факт остается фактом: люди часто не только читают то, что потом называет г…, но даже пытаются, причем совершенно безвозмездно, т.е. на «безгонорарной основе», устроить по этому поводу дискуссии, цепляются к авторам со своей «беспощадно-уничтожающей» критикой. Нужно быть сумасшедшим, чтобы так себя насиловать. Но ведь они не сумасшедшие! Ну, хотя бы не все. Как тут не прийти к выводу, что, видимо, все-таки в глубине души, каким-то даже извращенным образом, та или иная вещь или автор определенно доставляют им удовольствие.

Когда раздается окрик: «Эй, баран, куда прешь, там яма!», обидчивый человек фиксирует внимание на первой половине фразы, мудрый – на второй, и только бараны и гении идут своей дорогой.

Злобный критик, разносящий в прах бездарные произведения, подобен гастроному, специализация которого дегустировать разное дерьмо и, отплевавшись, рассказывать нам, что «дерьмо – это дерьмо». Хотя бы и по долгу службы. Хотя бы и за деньги… Впрочем, теперь это уже общее место.

Злобный критик, разносящий в прах талантливые произведения, по ночам, наверное, доказывает жене, что сам-то он – гений.

То есть, несмотря на весь негатив, исходящий от хулителей и охаивателей, я конечно отлично и всегда отдаю себе отчет, что человек, способный видеть «песчинку в чужом глазу» (если действительно способен), является исключительно полезным элементом творческого процесса. К тому же, активным и даже совершенно незаменимым. Тут не нужно открывать Америку. Такие патологически пристрастные читатели необходимы всякому литератору, стремящемуся к совершенству. По сути, все высокопрофессиональные корректоры и редакторы где-то в глубине души хулители и охаиватели. Спасибо им за это. Хотя надо также признать, что бывает чрезвычайно трудно настроить на констуктивный лад – не столько даже хулителей, сколько самого себя. Ибо авторские обиды, страдания, вообще бурные реакции, объясняются, конечно, нашим отчаянием, когда приходится убеждаться в фатальной ограниченности собственных возможностей и способностей…

Кстати, Дмитрий Михайлович Урнов, советский критик, уехавший в Америку, любил повторять: «Критика по большей части несправедлива в частностях, но в принципе всегда верна. То есть, если читательский взгляд где-то спотыкается, то в этом месте непременно зарыта собака. Другое дело, какая…»

Вот, однажды натолкнулся на удивительный отзыв современника о Чехове, талант которого уже развернулся в полную силу: «Как капля точит камень, г. Чехов точит русское общество внушениями, что оно ни на что не годится, что оно сгнило до корня. Средства у г. Чехова большие: сила таланта, глубокая вдумчивать и знание русского человека…» В результате, сам талант Чехова, по мнению критика, приносит вред, ибо «человек, которому доказали, что он безнадежно погиб… уже не может подняться». Какое верное и зловещее суждение, насколько оно выше пустопорожних рассуждений о художественности, мастерстве и эстетике. И, как ни поворачивай, так ведь оно и есть. Да и у Гоголя где-то: главное назначение писателя – протянуть руку изнемогшему духом.

«Если бы Магомет принимал от нервов бромистый калий, работал только два часа в сутки и пил молоко, то после этого замечательного человека осталось бы так же мало, как после его собаки…»

Z, вялый, разочаровавшийся, полный желчного сарказма и обленившийся, тем не менее постоянно толкует о стремлении и необходимости пребывать в предельно экстатическом состоянии – как единственном достойном смысле жизни. При этом якобы самое желаемое для него – раз в год неделю-другую посвятить себя написанию нескольких «нобелевских» страниц, а все остальное время пребывать в состоянии экстатической медитации, желательно у моря, при винном погребе и женщине. Даже сомневаешься, слушая его, может, шутит? При этом, к тому же, ничего не пишет, даже «раз в году», только «тезисы».