Мы поклонились друг другу, и аэродром узким проходом проглотил моего друга и Учителя. Андреевич оставил меня с самим собой, — значит, так было нужно. Прошел еще месяц, и еще. Время остановилось, и я понял — на этот раз долина ничего больше не отдаст. Ребята медленно умирали, нужно было что-то решать.
В дом забежала пушистая от снега Джисгуль.
— Папка зовет, — грустно сказала девочка, и я увидел в ее глазах уходящую от меня Азию. Я шел, прощаясь с долиной, подарившей мне жизнь и надежду. Я не хотел видеть никого, кроме Фу Шина.
— Пора ехать, Сергей, — улыбнулся Патриарх. — Приезжайте, я всегда буду ждать вас с Гришей. Приезжайте, — повторил он.
Я упал на одно колено, выполняя священный этикет.
— Приезжай, — снова повторил, стоя надо мной Фу Шин. — Может быть, расскажу что-нибудь еще.
— Приеду, — ответил я, не сдерживая слезы. — Потому, что видел в долине лето, осень и зиму, но не видел весну.
Фу Шин тихо рассмеялся.
— Учитель, можно я напишу книгу о том, что видел в долине?
— Пиши, — согласился Фу Шин. — Но помни, что все это видел только ты один, другие видели другое.
Я встал и поклонился.
… Дрожащий белый экран, окно в поезде. Белая, без горизонта пустыня. И только лишь иногда, низко нагнув головы, на половину утонувшие в снегу, длинногривые лошади. Они кажутся брошенными, но это не так. Только бы дотянуть к своему дому, только бы не умереть в ледяном поезде, только бы не сойти с ума от памяти.