Привкус горечи

— Я знаю, вы хотите его арестовать, но нам не известно, в чем его вина. Давайте дадим ему возможность самому попасться на крючок. Например, уличающий телефонный звонок...

— Для этого он слишком умен. Он не сделает ни шага.

— Боюсь, вы правы — Фаласки и Джусти, сидящие в разных камерах, наша единственная надежда. Завтра утром я допрошу их в присутствии нашего адвоката, и будем надеяться, они еще раз повторят ту историю, что сегодня рассказали вам.

— А если вы выясните, что у них уже есть адвокат? Ринальди наверняка позаботится об этом и, быть может, при помощи мобильного телефона.

— Тогда я ничего не смогу сделать. А вы? Что вы собираетесь дальше предпринять?

— Я тоже ничего не могу сделать, кроме как попытаться понять... Вы не возражаете, если я пошлю к вам в отдел за фотоальбомом, который был в сейфе?.. И еще те несколько фотографий, что мы нашли в квартире?

— Вам не надо никого посылать. Как только доберусь до отдела, распоряжусь, чтобы вам все передали. Кстати, все не было времени сказать вам, я звонил родителям Росси, и они только хвалили вас. Простите, если заставил вас переживать понапрасну.

— Вы правильно сделали, что предупредили меня. Все наладилось благодаря вашему опыту.

— У вас есть свой собственный опыт, вам не нужен мой. — Он пожал инспектору руку. — Доверьтесь своей интуиции. Это ваш лучший друг. Кстати, вы действительно уже знали имя этого Умберто д'Анкона?

— Нет-нет...

— Ха!

Инспектор наблюдал, как прокурор сел в машину и уехал. Секунду он стоял на месте, глядя вслед отъехавшей машине, нащупывая в кармане ключи от своей машины и темные очки. «Я найду их», — пробормотал он. «Я найду их обоих. И брата Сары, если он существует, и Джейкоба Рота». Сначала он нашел темные очки. В сводчатой вымощенной камнями галерее, где в центре журчал фонтан и которая завершалась арочным въездом, было сумрачно. Под ярким, жгучим солнцем воздух на улице Борго-Оньиссанти, только что омытой дождем, поражал своей свежестью.

— Не беспокойте меня по пустякам, — распорядился инспектор.

Именно так Лоренцини всегда и поступал. Он принадлежал к тем людям, которых мы принимаем как нечто само собой разумеющееся и вспоминаем о них, только когда они уходят на больничный или в отпуск и в нашей жизни в их отсутствие начинается полная неразбериха. Выйдя из кабинета, Лоренцини тихо закрыл за собой дверь, и инспектор, усевшись за стол, открыл большой фотоальбом. На нем не было следов пыли, он с любовью хранился в коричневом бархатном мешочке со шнурком. На самых старых снимках, датированных концом прошлого века, запечатлены представительные дамы с высокими кружевными воротниками и высокими прическами. Вероятно, первые фотографии были намного старше самого альбома с его толстыми картонными страницами и диагональными прорезями для снимков. Эти фотографии совсем не подходили к прорезям по размеру и лежали не прикрепленными под защитным слоем папиросной бумаги. Внизу на картоне по диагонали аккуратным почерком выведено имя фотографа. Разобрать буквы было сложно, быть может, потому что имя было иностранным. Четко пропечатано слово «Praha». Должно быть, Прага, предположил инспектор. На некоторых снимках изображены одинокие дамы и семейные пары на фоне бутафорских мраморных колонн, арок, нарисованных садов или загородных пейзажей. Портреты военных со строгими лицами, сидящих с перчаткой в руке или стоящих в форме с саблями. А вот это, по всей видимости, свадебная фотография. Молодой мужчина в военной форме смотрит прямо в объектив, женщина, опираясь о его руку, подняла голову и смотрит на него. Свободно лежит между страницами другой снимок в рамке, та же пара в свадебных костюмах, тот же пражский фотограф, датировано 1919 годом. Еще один снимок, сделанный на свадьбе: на переднем плане сидят, скрестив ноги, подружки невесты с огромными букетами цветов в руках. Дата на снимке не указана, но инспектор решил, что эта фотография сделана позднее, возможно, в двадцатые годы, судя по блестящим лентам, низко повязанным на лбах женщин, узкому платью и остроконечным туфлям у невесты. Дальше следовали менее официальные фотографии, вставленные в прорези на картонных страницах. Больше не было мраморных колонн и искусственных деревьев. Босоногие дети сидели на стульчиках, обернутых мехом, похожие друг на друга мальчики и девочки в платьицах и с распущенными кудряшками. Снизу пожелтевшими от времени чернилами каллиграфическим почерком подписаны имена и возраст. «Руфь, 5 лет. 1931 год».

Вот она, мать Сары Хирш, в белой матроске с развязавшимся атласным бантом в длинных темных волосах. На следующей фотографии мужчина и женщина в парке, снимок из жизни, не студийное фото. Инспектор перевернул несколько страниц, снова та же пара, женщина держит на руках ребенка, завернутого в большой платок. Он вгляделся повнимательней. Они стояли в дверном проеме, справа виднелась узкая полоска окна, а на ней написано имя, из которого можно рассмотреть только первую букву X.