Приволье

— Ну что ты, мама! — крикнула Марта, густо покраснев. — Что за глупые вопросы?

— Может, для тебя мой вопрос и глупый, а для меня самый умный.

— Могу ответить, — смело сказал я, видя злые глаза хозяйки дома. — Нравится мне ваша дочь, вот и весь мой ответ.

— А ее дочка? — спросила мать. — Тоже, скажешь, нравится? Али как?

— Прелестная девочка, — сказал я.

— Тебе что, парень, в Москве девушек мало?

— Там их, верно, много, а лучше Марты нету.

— Ох, смотри, парень, не сотвори дурную шутку, не бери грех на душу, — Ильинична все так же строго смотрела на меня. — Один такой влюбчивый уже приласкался к ней. А что-вышло?

— Да перестань, мама! — сказала Марта. — Зачем завела этот разговор? Или хочешь, чтобы мы ушли?!

— Не тревожьтесь, Анастасия Ильинична, ничего плохого у нас не будет, — уверял я.

— Ну, дай-то бог.

Сегодня же Ильинична была совсем другая, неузнаваемая. На щеках — девичий румянец, в глазах — молодой блеск и слезой тронутая радость. Да и как же ей не радоваться? Ведь не ждала нас, а мы — тут как тут, заявились. Сам внук Иван впервые пожаловал к бабушке в гости. Сдержанно смеясь, Ильинична с радостью взяла у Марты Ивана, распеленала его на своих пуховиках и, глядя на меня и на Марту счастливыми глазами, спросила:

— Ну что, Мишенька? Как тебе пригляделся сынок?

— Отличный парнище! — ответил я. — Как раз то, что надо.

— Выходит, моя Марточка пребольшая мастерица рожать славных детишек. — Ильинична увидела стоявшую у порога Верочку, у той было жалкое, испуганное лицо. — Веруня, подойди-ка сюда, не бойся. Погляди, какой у тебя славный братик. Ишь как грозится кулачками, по всему видать, вырастет парнем-забнякой. И уже ротик кривит, усмехается, наверное, будет насмешником.

— Мамаша, вы хотели сказать, что Иван, когда вырастет, будет юмористом или сатириком? — спросил я.

— Скажу одним словом: молодец! — ответила мать. — И мне радостно, что внучок у меня такой здоровячок и такой весельчак.

К Ивану робко приблизилась Верочка, несмело потрогала пальцем его поднятую ножку, потупила глаза и спросила:

— Живой?

— Живой, живой, Верочка, — сказала бабушка. — Каким же ему быть?

— Мама Натуся, а откуда он взялся?

— Ну как же — откуда? — весело отвечала бабушка. — Оттуда, с неба. Большая и умная птица принесла.

— А подержать его можно? — тихонько спросила Верочка. — Хоть чуточку.

— Нельзя, уронишь, — строго сказала Марта. — Верочка, ты же еще маленькая. Силенки-то у тебя мало.

— И чего там нельзя? — заступилась бабушка, завертывая Ивана в пеленку. — Можно, можно. Вот он теперь какой складненький, как куколка. Ну, Веруся, держи братика, да покрепче. А подрастешь, нянькой ему станешь.

Верочка зверенком покосилась на мать и, улыбаясь, худыми, цепкими ручонками взяла живую куколку, прижала ее к себе, задыхаясь от счастья. Немного подержала, отдала бабушке и спросила:

— А папка у него есть? Или папки у него нету?

Мы переглянулись. Не издали такого вопроса и молчали, потому что не знали, как же ответить. Тогда я посадил Верочку на свои колени, как уже однажды сажал, поцеловал ее пылавшие щеки и сказал:

— Есть у Ванюшки папка.

— А где же он?

— Я его папка. И Ванюшин папа, и твой.

— Ой, папочка! Ой, родненький! — завопила Верочка, оплетая мою шею тоненькими ручками и прижимаясь ко мне. — Я так и знала, что ты — мой папка. А где же ты так долго был?

— Да вот… все ездил. Ванюшку-сорванца разыскивал, — ответил я подчеркнуто серьезно. — Птица унесла его в лес. Так я поехал и отыскал Ванюшку.

— А ты умеешь искать, да? Умеешь?

— Так мы же вдвоем с мамой искали. Вдвоем легче.

Этот мой нарочито деловой, нарочито серьезный разговор с Верочкой развеселил и Марту, и Ильиничну, и в избе стало как-то светлее, по-семейному уютно, тепло. Верочка поверила мне и успокоилась. Теперь она нисколько не сомневалась, что тот, похожий на живую куклу, ребенок, которого она держала на руках, является ее младшим братом, и поэтому не отходила от Ивана, который уже успел уснуть на бабушкиных пуховиках. Она стояла возле него и смотрела, смотрела на сонное личико со смешно оттопыренной верхней губой, и глазенки ее блестели. Ильинична, все еще радуясь приходу гостей, собралась топить плиту и готовить обед. Нужны были дрова, и я, уже на правах зятя, взял в сенцах топор и через двор отправился в дровяной сарай, чтобы наколоть сухих березовых чурок. Следом пришла Ильинична в короткой теплой поддевочке из темного бархата, в шерстяной косынке.

— Мишенька, а я подумала: может, и не следовало бы тебе так обнадеживать девчушку? — спросила она, поправляя косынку. — Растревожил ты Верочку.

По ее серьезному лицу я понял: она заглянула ко мне только для того, чтобы поговорить о Верочке и о моем отношении к девочке.

— Это почему же, по-вашему, не следовало говорить с Верочкой?

— Да ить видал, как она, бедняжка, вся затрепетала, как тулилась к тебе, все одно как к родному.

— Так это же и хорошо! — сказал я. — Я и есть ее родной отец.

— Малая, что она смыслит. Ей скажи ласковое слово, она и поверит. А подрастет, узнает правду. Что тогда?