Приволье

— Увидитесь, — бодрым голосом сказал я. — Не вечно же отцу жить в Конго.

— Что-то нездоровится твоей бабусе, Мишуха, — сказала она грустно. — Видно, отгуляла свое Прасковья Чазова, отходила по степу… Был же у нас на хуторе случай. До Евдохи Прозоровой недавно приезжал сынок Федя из Краснодара. Да ты знаешь Евдоху Прозорову, помнишь тетю Дуню, такую веселую курносую бабу? Ох, как она в девичестве умела отплясывать страдание под гармонь — лихо! И танцевала босиком, чтоб было удобнее. А Гриша Прозоров, ее будущий муженек, тогда еще парень, шутник и разбышака, — погиб, бедолага, в войну. Так этот Гриша, так, шутейно, бросил Дуне под ноги верблюжьи колючки, сухие, думал, шо остановится и перестанет страдать. Куда там! Она их и не почувствовала, те колючки. У Дуни так затвердели подошвы, шо колючки только потрескивали у нее под ногами… Так это я к чему? До Евдокии недавно приехал сынок Федя на своей машине. С ним жинка и дочурка. Хотели забрать старуху к себе в Краснодар, чтоб у них жила. Евдокия была малость помоложе меня и собой такая завсегда веселая, хоть и теперь подавай ей гармонь. Ну, собралась она на жительство к сыну, уселась в машину, радостная и счастливая. Не успел Федя вырулить за хутор — хлоп, готовая наша Дуня, померла. В радости скончалась баба, вот какая бывает хорошая смерть. Так что, Мишуха, приходится и мне задумываться, и через те свои думки тянет меня к Толику. И хочу попросить у тебя один совет. Как мне лучше прибыть к Толику? С наградами на груди или без наград?

— По-моему, лучше с наградами, — не задумываясь, ответил я.

— И по-моему, так. А мои сыны твердят мне, шо там, в Конго, награды показывать не надо, никто в них ничего не поймет. А Толя и так знает, какая у него геройская мамка. — Глаза у старухи потемнели, она долго молчала, не глядя на меня и о чем-то думая. — Анисим твердит: поезжай, мать, без наград, дескать, Анатолий и без них встретит тебя радушно. Я этого знаю. Толя встретит меня с радостью, он от природы ласковый, не то что Анисим. И все ж таки хочется прибыть с наградами. Хоть внучке Оленьке покажу, пускай поглядит на бабушкины награды.

— Много ли их набралось? — поинтересовался я.

— Порядочно. Для удобства я приспособила их на кофточке. Хлопотно каждый раз прицеплять их на груди. А теперь, как только надо пойти на какой праздник или в президиум — меня туда частенько сажают, — так я сразу надеваю кофточку, и готовая, блестю, как все одно икона. Наш новый директор, молодой и такой собой чудаковатый, как увидит меня в этой кофточке, так и зачинает креститься, а потом и говорит: «Прасковья Анисимовна, вы як икона божьей матери…» Такой чудак!

Она открыла шкаф, с вешалки сняла кофточку и поднесла ее поближе к свету, тяжелую, как кольчуга, и блестевшую орденами и медалями. На ее левой стороне, поближе к отложному воротнику, красовалась Золотая Звезда с серпом и молотом, чуть пониже, выстроившись в ряд, играли своими разноцветными ленточками ордена Ленина, Трудового Красного Знамени, «Знак Почета», а вся правая сторона была сплошь покрыта медалями, большими и малыми: и теми, которые Прасковья Анисимовна получила в Верховном Совете, и теми, какими она была награждена на ВДНХ и других выставках, и среди них как-то особенно выделялась военная медаль — «За отвагу». Прасковья Анисимовна повернула кофточку к окну, награды подали тихий голосок, как бы говоря: «Так, так, на свет нас, на свет, поближе к солнцу…»

— Ну, як, Мишуха? Есть на шо поглядеть? — спросила бабуся, и лучинки морщинок у ее глаз засветились еще больше. — Не знаю, як станет смотреть на мои почести внучка моя Оленька, потому як растет дитя на чужбине и в нашей жизни, по всему видать, мало шо смыслит. Но для меня эти награды, веришь, як живые зарубинки на сердце. И у каждой такой зарубинки сохранилось шо-то свое, памятное, такое, чего и забыть уже нельзя. Вот и для тебя, допустим, эта медаль — «За отвагу» — серебряный кружочек, а для меня — самая первая и самая глубокая зарубинка, и легла она на мое сердце в тот горестный военный год, когда мне одной, без Ивана, довелось с отарой и с детишками блуждать по степу… Вот тогда, Мишуха, я и приняла тот грех на душу… Или вот, «Знак Почета». Слова-то какие хорошие, ласковые. С виду орденок тихий, незаметный. А для меня он — еще одна памятная зарубинка, и легла она рядом с первой в том же тяжком военном году. Тогда я уже знала о гибели Ивана, а только верить — не верила. И эти три ордена Ленина. На вид они такие же, як все ордена Ленина, а только для меня не такие, як все, а особенные, памятные… Самая же дорогая и самая памятная зарубинка, по счету десятая, — эта звездочка. Когда на нее ни взгляни, она завсегда блестит, усмехается и будто бы говорит мне: «Ну как, Паша, живешь-поживаешь на свете?»

— За что вы ее получили?