Приволье

— Наверное, дела задержали. Она же завтра именинница, а я, как на беду, не успел купить для нее подарок. — Я чувствовал на щеках жар, знал, что покраснел, потому что сказал неправду: успел бы купить любой подарок, да ведь денег-то у меня не было. — Ну ничего, завтра я раздобуду букет полевых цветов.

— Не потребуются, Миша, ни цветы, ни подарки.

— Это почему же?

— Так она, Таисия, обманщица, — ответила Анастасия еще ярче показывая на лице свою застаревшую печаль. — Захотела тебя повидать, вот и придумала себе именины. А родилась-то она в январе, сразу после Нового года. — Анастасия посмотрела на меня грустными, виноватыми глазами. — Миша, если б ты знал, как ей хотелось повидаться с тобой. Она искала тебя еще в тот день, когда ты приезжал в Богомольное и приходил к Суходреву. Не нашла. Ты быстро уехал.

— У нее дело есть ко мне?

— Не знаю. Но догадываюсь, зачем ты ей понадобился.

— Зачем же?

— Наверное, хочет почитать тебе свое жизнеописание.

— А что оно, это ее жизнеописание?

— Толком не знаю, она мне не читала и не показывала, — ответила Анастасия. — Как-то я зашла вечером к ней и вижу: сидит за столом и что-то пишет. Ну, я, как мать, спрашиваю: чего малюешь, дочка? Смотрит на меня весело, зубы скалит и отвечает: свою счастливую жизнь описываю. Я подумала: «свою счастливую жизнь описываю», — стало быть, понимай, мать, навыворот. А она свое: счастливая у меня жизня, мамо, и надобно ее описать. Вот я и занимаюсь жизнеописанием. И смеется. Дура, говорю, над своим несчастьем знущаться грешно. Какая же у тебя счастливая жизня? Мужа нету, да по всему видно — и не будет. А она: у меня счастливая жизня. Мальчонку пригуляла. А от кого? Держит в тайне. Дажеть я, ее мать, про то ничего не знаю. Смеется: он у меня, говорит, от господа бога. И свое: а все ж таки жизня у меня счастливая, только этого моего счастья вам, мамо, никогда не понять… Не счастье у нее, а горе, вот что мать видит и понимает… Может, повечеряем? — вдруг спросила она. — А то, может, наша счастливая до полуночи не придет…

— Подождем. — Я посмотрел на свои ручные часы. — Еще рано.

— Если бы она знала, что ты уже у нас, — мигом бы примчалась.

— И много ею написано этого жизнеописания?

— Видела я тетрадки: штук пять, а может, и больше. А сколько написано — не видала. — Анастасия тяжело вздохнула. — Скрывает от матери, прячет эти свои тетрадки в стол и держит под замком… Иной раз гляжу на свою старшую и диву даюсь. Какая-сь она чудная, непонятная, будто и не земная. Таких непонятных баб у нас на селе еще не было и, может, уже и не будет. Ты же знаешь, красотой бог ее обидел еще в рождении. Младшие — Надя и Вера — может, это и нехорошо себя хвалить, а скажу: обе пошли в свою мать, — писаные красавицы. Через то и замуж повыскакивали мигом, в восемнадцать лет, и девичества, считай, у них не было. Со школы — в техникум, а там сразу и замужество. А Таисия лицом пошла в батька Кузьму, из-за этой ее некрасивости все мужчины обходят ее десятой стежкой. А о сватовстве и думать нечего.

— Так никто ее и не сватал? — спросил я.

— Как-то один плохонький женишок заявился, — ответила Анастасия, вздыхая. — Сам вдовец, с тремя малыми детьми на шее. Таисия и смотреть на него не пожелала, а когда он ушел, обняла меня, и первый раз я увидела слезы в ее глазах. Плачет и говорит: мамо, лучше петлю на шею, чем такое замужество… Ну, после этого никто к ней и не сватался. Ходила в девках, работала бухгалтером — она техникум окончила. А когда ей уже перевалило за двадцать пять, гляжу я на нее, а сама удивляюсь: что-то моя Таисия стала передом полнеть. Мать-то не проведешь, вижу что к чему. Спрашиваю строго: с кем гуляла? Ни о кем, говорит, просто ветром надуло. А сама веселая, смеется, как дурочка. Я в слезы: скинь, говорю ребенка, тебе, одинокой, это разрешат. Зачем же тебе быть матерью-одиночкой? Как она озверилась на меня — ну, тигрица! Мне, ее матери, позор, стыдно с сельчанами встречаться, а ей хоть бы что. Идет по селу, подняв голову и выставив вперед живот, да еще и усмехается: дескать, поглядите, люди, какая я… Ну, а когда Юрик родился, и я к мальчонке привязалась, то я к ней уже с лаской: скажи, кто батько Юрика? Молчит, сцепив зубы. Так до сей поры и хранит в себе ту тайну. Фамилию Юрику дали нашу, Кучеренковых, а отчество деда Кузьмы. Вот так и живет на свете Юрий Кузьмич…

— Ну, а вы, как мать, не догадываетесь, кто же отец Юрия?

— Догадываюсь, от матери ничего не скроешь. — Она вытерла платочком заслезившиеся глаза. — Да что толку от моих догадок.

— Ну, кто же он?

— Есть такой, Семен Яковлевич. Ее начальник, главный бухгалтер. — И опять платок потянулся к глазам. — Мужчина семейный, степенный, подумать только…

— Почему же вы считаете, что именно он — отец Юрия?