Привратник 'Бездны'

Попав в "иную" жизнь, в которой, впрочем, действовали вполне узнаваемые земные бесчеловеческие законы и отношения, он познакомился с неким существом мужского рода, служащего по какой-то литературной или журналисткой части, который и снабдил странного вечно умиляющегося путешественника неким рукописным раритетом, на титульном листе которого отличным удобочитаемым почерком было начертано: "Неубежденный циник, или Реликвия для коллекции", с подзаголовком: (ладные черновые записи здравомыслящего гражданина Типичнева)...

И смятенный мещанин российской самодержавной державы, господин Происходящев, по какому-то наитию взялся переписывать эти "ладные" чужие записки...

Но, переписавши целиком дневниковые изъявления, не остановился на этом, а продолжал заполнять свою (неизвестно откуда взявшуюся) вместительную амбарную книгу различными впечатлениями о приключениях, произошедшими с ним во время этого престранного, в сущности, фантастического путешествия по загадочной стране, название которой, доморощенный летописец почему-то не счел нужным упомянуть...

Впрочем, если автор не лукавил, то местопребывание его в точности напоминало Россию конца 70-х... Финал так называемой эпохи застоя. Последние годы социализма по-брежневски. Наивные последние годы мирной советской жизни.

Жизни, которую вскорости с необыкновенной русской дурашливой легкостью стряхнули, запрезирали, зачурались и, сладострастно млея от вседозволенности, прокляли через "плюралистические" государственные и прочие новоявленные "свободные", "независимые" средства массового оболванивания...

Не покаялись, не призадумались, не взялись за методичную черновую рутинную работу по освобождению души, сердца - жизни - от скверны, разложения и гнилья...

А так, между прочим, отступились и предали свое славное и непутевое социалистическое прошлое.

Именно в той застойной мирно-обывательской действительности жил мой странный однофамилец, оставивший свои престранные мистические записи...

И дурашливая, местами самороническая (не нынешняя сугубо прагматическая, злобно-ерническая) манера существовать в тех предложенных социалистических обстоятельствах, почти без сопротивления взяла в полон мое свободное, оциниченное, изверившееся, оцепенелое сердце.

Оцепеневшее и от личных чертовских приключений, и вообще от нынешней смутной, страшноватой, порочной и ирреально веселящейся, клубно-ночной, именно истинно чумной действительности, когда Пир и реки кровавого вина и слез...

Я вдруг не то, что уверовал, - я как бы вспомнил, что подлинный автор этих "ладных черновых записей" никто иной, как я сам...

Читая эти "записи", мое сердце с искренней приязнью поспешило в те застойные, в сущности, недавние годы, в которых жили обыкновенные советские люди, не помышлявшие ни о каких полукровавых, полуанархических, полусумасшедших (а то и без всякого "полу...") демократических получеловеческих реформах...

Разумеется, и меня и этих персонажей-людей многое не устраивало в той действительности развитого социализма, многое мечталось именно перестроить, но не ломать при этом судьбы миллионов и миллионов людей, живших и посею пору живущих (прозябающих) на необозримых просторах одной шестой части суши, которая некогда звалась Российской империей, затем СССР, а ныне, скромно - Российская федерация...

Разумеется, в этих неторопливых, по существу, всегда предсказуемых годах благоденствовали, существовали, росли и подрастали и все нынешние экс-президенты и действующие, и олигархи-коррупционеры, и воры в демзаконе, и обыкновенные мошенники-воришки, и будущие боевики-киллеры-рекетирыотморозки, и агитпроповская творческая интеллигенции, ныне юродствующая...

Но все вышеназванные существовали на каком-то нелегальном, можно сказать, подпольном уровне, не делая себе местные и всепланетные паблисити...

Умеренная социалистическая жизнь, с умеренной зарплатой, с умеренными потребностями, - о которых я ныне вспоминаю с какой-то необыкновенной родительской нежностью, приязнью и печалью.

Вспоминаю с тем самым незашоренным чистым чувством, которое свойственно скорее умудренному, многопожившему, многопознавшему и многоиспытавшему сердцу...

Читая листы, густо и аккуратно испещренные антикварной каллиграфической вязью, я как бы вновь проживал там, в тех семидесятых годах двадцатого столетия, и по простоте душевной, по дурости сердечной вновь порою тяжко томился, мечтая о будущих, настоящих, порядочных, совестливых, мужественных...

В тех мистических записях-годах я нежданно, как последний юнец влюблялся, испытывая все странности, падения и озарения нормальных сердечных томлений, от которых ныне бегу, бегу...

Бегу из этих месяцев, предваряющих (или уже заступивших?) странную мистическую дату - миллениум...

Бегу и ухаю, проваливаюсь в - Россию - самодовольно эсхатологическую: полуразвалившуюся, полуразоренную, полуполоненную, полунищую, - именно полуРоссию...