Привычка ненавидеть (СИ)

— Что он делает у своего адвоката? — я напрягаюсь, даже сглатываю с трудом. Что я упустила? И почему мама бросает непонятные взгляды на Яна. Я оборачиваюсь и понимаю, что он тоже странно смотрит на нее. Они определенно знают больше меня. Но Ян молчит, хотя обозначившиеся скулы говорят за него.

— Насколько я поняла, дело будет пересмотрено из-за…

Я невольно ахаю. Боже. Конечно. Как я могла об этом не подумать? Наташа умерла, и это ужасно, это разбивает мне сердце, но… я совсем забыла, что это может значить для папы. Тяжкий вред и смерть, пусть и по неосторожности, это ведь разные статьи уголовного кодекса и разное наказание.

— Мам, ему продлят условный срок? Е-его хотят посадить?

Страх подбирается и сдавливает мое горло, отчего я заикаюсь.

— Он хочет сознаться, — выдыхает мама, и совсем не похоже, чтобы ей это было безразлично.

— Что?

Мне кажется, я умираю от ее слов, потому что перед глазами на перемотке проносятся жуткие картинки: папа за решеткой, его сгорбленная спина и поникшие плечи, пустой взгляд и…

— Пусть не страдает этой херней, — слышу я позади себя. Мы одновременно поворачиваем головы к Яну. — Никому не нужно его сраное благородство.

Я вроде бы и понимаю, очень хочу верить, что понимаю смысл сказанных им слов, но все равно чувствую растерянность. Ян не хочет, чтобы отец сознавался?

— Молодой человек, выражайтесь, пожалуйста… — мама не сердится, но пытается контролировать ситуацией, что ей явно не под силу. Ян не слышит ее или не слушает.

— Если он сознается, у тебя будут проблемы. Он что не слышал о лжесвидетельстве? — Бессонов говорит так просто и раздраженно, словно бурчит из-за дождя, который снова испачкал его только намытую машину. — Я найду и придушу его собственными руками, если пострадаешь ты.

— Ян…

Я касаюсь его предплечья и чувствую холодными пальцами горячую кожу.

— Я все сказал, — а это уже злее. Его злость растет, как температура на градуснике, опущенном в кипяток. — Эгоистичный ублюдок! Его замучила совесть, и он решил очистить душонку, чтобы попасть в рай? Так вот ни хера у него не выйдет! Пусть несет свой ебаный крест до конца!

Последние слова он выплевывает, точно пули, которые свистят у меня в ушах, проходя по касательной. Но я стою, не двигаюсь, потому что они не задевают меня, и потому что он имеет полное право на них.

— Маму с того света его признание не вернет. Так в чем смысл?

Он успокаивается, мотает головой и становится… грустным? Неподходящее слово. Безотрадный — на это прилагательное я как-то раз наткнулась, когда занималась переводом. Значение: не содержащий радости. Так вот в Яне будто и не остается ничего.

— Я серьезно, — повторяет он ни то для нас, ни то для себя. — Пусть доигрывает свою роль и не попадается мне на глаза.

Ян гипнотизирует меня, и когда в диалог вмешивается мама, я даже вздрагиваю от неожиданности.

— Мне очень жаль, — произносит она то, что я совсем не думала от нее услышать. — Жаль, что все так вышло.

— Я позвоню, как доберусь, — бросает Ян после неловкой, затянувшейся паузы и уходит, не обернувшись, а мы с мамой так и стоим на месте, глядя в сторону захлопнувшейся двери.

Глава 30

Мика

WILDES — Let You Go

Я хожу по кругу в гостиной уже битый час. Время близится к полуночи, мои веки начинают тяжелеть, я моргаю все реже, но упорно не ложусь спать. Папы нет. До сих пор. Судя по звукам, мама на кухне моет чашку в раковине (скорее всего, после ее любимого травяного чая, из-за которого она лучше спит), а затем выключает свет и, выйдя, говорит, что будет ложиться. И мне советует. Настойчиво и с укором, при этом театрально закатив глаза на моем полном имени. «Иди уже спать, Мишель». Ненавижу, когда она так делает. Обычно я молчу, потому что маме бесполезно что-либо доказывать — она, по ее собственному и единственному правильному мнению, всегда права, но сейчас вспыхиваю, как спичка.

— Не надо говорить мне, что делать, когда я не спрашиваю тебя! — злюсь, нервничаю, полыхаю. — Что ты вообще здесь до сих пор делаешь? Вчера звонили насчет продления аренды твоей машины. Ты что, остаешься?

Мама на пару секунд теряется и теряет привычную маску. Ее глаза распахиваются сильнее, и она кажется мне испуганной, как будто это я подловила ее в шестнадцать выбирающейся из окна второго этажа по связанным в длинную толстую веревку простыням. Было дело.

— Стой, — до меня медленно, но верно доходит, — так ты в самом деле остаешься? Это из-за папы?

Мое короткое промедление позволяет ей собраться: на ее лице снова дежурная улыбка и лукавый прищур. Мама опять играет ведущую роль в нашем дурацком спектакле.

— Не из-за Миши, — врет мне прямо в глаза, но потом звучит честнее: — Не только из-за него.

Я смотрю на маму и будто вижу ее в первый раз. Не понимаю. Что ей еще нужно? У нее же сбылась мечта, о которой она так много твердила. Она, черт возьми, вдохнула столичного воздуха и осталась покорять шумную Москву! Провинция ведь всегда душила ее!

— Я не уверена, что хочу возвращаться туда. Это сложно… объяснить.

— А ты попробуй, — отвечаю, сложив руки на груди. — Я готова слушать.