Привычка ненавидеть

С моим очередным признанием выдержка достигает пределов. Я срываюсь на непонятный ритм, потому что чувствую, что именно так мне особенно хорошо. Двигаюсь не вверх-вниз, а вперед-назад, трусь об него, и он очень быстро соображает, чего хочу. Ян подталкивает меня, чтобы несильно устала, но я все равно выбиваюсь из сил и продолжаю двигаться. Он протискивает руку между нами и давит на клитор, мелко перебирает пальцами и дразнит, подталкивая меня к оргазму.

— Давай, совенок, кончай.

Его слова будто дергают спусковой крючок, и очень скоро я вся сжимаюсь. Сжимаюсь и падаю к нему на грудь, пока он вбивается снизу и тихо, со сдавленным рыком кончает следом.

Ян отпускает меня всего на миг, чтобы лечь поудобнее на бок, а затем обнимает и кладет подбородок на мой затылок, поглаживая при этом спину. Мне сейчас так хорошо, думаю, как и ему, потому что под моей ладонью гулко бьется его сердце, и я…

— Это полный пиздец, — раздается у меня над головой хрипло. И я почему-то улыбаюсь, хотя совершенно точно не понимаю, хорошо все это или плохо.

Глава 25

Ян

🎶 Chet Faker — Gold

В субботу утром мы навещаем маму в больнице. Я скучал, рвался к ней, примчался, как только отступила непогода, но теперь, когда уже нахожусь здесь, меня накрывает беспросветная тоска. Где-то в районе ребер давит так, что не могу сделать нормальный вдох, желудок крутит, и меня тошнит. Все потому что, сколько бы посещений я не пропускал, ничего не меняется. Это неожиданно резко выбивает из колеи и долбит по нервам, которые, взбесившись, посылают в мозг сигналы тревоги. Все потому, что мама лежит посреди палаты в той же смиренной позе и тишине, разбавленной лишь жужжанием приборов. Это и правда так. Меня пугает это жуткое постоянство. Оно высасывает всю надежду. И только бодрый голос Мики, которая ставит на окно букет из маминых роз (из тех, что выжили после дождя) и рассказывает сиделке с мамой последние новости из жизни загородного поселка, удерживает меня на поверхности, чтобы я не ушел на дно и не опустил руки.

— И не смотрите на его синяк. Я все замажу так, что на фотографиях с выпускного ничего не будет видно, обещаю! — напевает птичка, которая кружит вокруг койки, постоянно поправляет одеяло, мамину прическу, горшки с цветами и взбивает подушку.

Мне, конечно же, пришлось рассказать Ланской обо всем: о драке с Саввой, роспуске стаи и прочем. Точнее, не так. Не пришлось, она меня не пытала, я сам захотел. А в ответ получил настоящий подарок, потому что Мика не стала меня жалеть, не полезла с умными советами или осуждением. Она молча выслушала и спросила о моих планах на лето после универа. А когда я невнятно ответил ей, что ничего не хочу, пока мама лежит без сознания, стала рассказывать о своих мечтах.

Мика мечтала уехать. После выпуска, до которого еще пару лет, она хотела уехать туда, где могла бы начать все сначала — так она сказала. И это прозвучало бы как прекрасный план, если бы неожиданно не ударило больно под дых. Я ведь и правда на мгновение потерял способность дышать, только представив это. Потому что на физическом уровне не мог сейчас думать о том, чтобы ее отпустить. Пусть даже лишь в предполагаемом будущем, которого у нас просто может не быть, но я не хотел ее отпускать. Знаю, что это эгоистично, знаю, что от неуемной жадности и не от большого ума, но я желал, чтобы она оставалась рядом. Отказывался думать об этом, просил самого себя не заглядывать так далеко и все же головой прекрасно понимал, что не сумею, не буду удерживать ее, чтобы она не зачахла рядом со мною. Перед ней открыт целый мир, я не в праве запирать Мику в клетке даже по ее собственной воле. Мне не нужна ее чертова жертвенность.

Сумел бы я пойти за ней? Другой вопрос. Я ведь уже принял тот факт, что желание отомстить ее отцу ни к чему хорошему меня не приведет. Маму это точно не спасет, только сделает Мику несчастной. Тем более, зачем мне надрываться, если Ланской сам себя наказывает каждый новый день своего жалкого существования. Позицию Мики и непоколебимость в выборе между папашей и всем остальным я до конца так и не понял, но принял, наверное. Столько ночей проецируя ситуацию на себя, я по итогу смирился с мыслью, что оборону девчонки не прошибешь. Ее безусловная любовь к людям, которые этого не заслуживают, обескураживает. Она любит меня, представляете? Это даже звучит дико, но я верю. Почему-то верю ей, как дурак. Хочу верить. Моей жизнью месть управлять не будет, но сути это не изменит, пожалуй. Я не оставлю маму одну. К счастью или к сожалению.

После больницы и всех этих бесконечно долгих и непомерно тяжелых тмыслей мое настроение падает. В нашей с Микой крепости на два дома было хорошо прятаться вдвоем, пока вчерашним вечером не приехала ее мама. Здесь, за пределами, в реальном мире все оказывается как-то отстойно, что ли. Мика поправляет мои рукава и болтает, что зря я не надел белую рубашку, в которой смотрелся так хорошо, что хотелось ее сорвать (это Ланской слова, не мои).