Привычка выживать (СИ)

А вот о стараниях Пита такое сказать язык не повернется. Первой на запах приготовленного мяса на кухню прибывает Энорабия; Бити мрачно шутит, что в подобном чутье виноваты ее зубы. Кстати, они были пересажены тебе не от акулы? Энорабия смеется и щелкает теми самыми зубами, которые никому не дают покоя. Затем на кухне появляется заспанная, но оживленная Джоанна, за ней тенью следует помятый, но совершенно трезвый Хеймитч, который так же оживляется, и к мясу открывает бутылку вина. Шум не будит спящую сладким сном Каролину, и не достигает двенадцатого этажа, на котором обитает Китнисс, зато на кухню, становящуюся очень тесной, влетает собранная Эффи Бряк и морщит свой точеный нос.

- Вы все сидите на диете! – восклицает она громким писклявым голосом, пытаясь воззвать к чувству долга собравшихся. У собравшихся очень голодные глаза, и чувство долга в них, похоже, напрочь отсутствует. Тогда Эффи картинно взмахивает руками и спрашивает, где ее порция.

- Вообще-то, я готовил только для Бити! – возмущается Пит.

- А какие именно вас связывают с Бити отношения? – подбирается Джоанна.

- Ты собираешься носить ему кофе в постель? – подает голос Энорабия, морщась от гама.

- Но он даже мне не носит кофе в постель! – восклицает Джоанна еще громче.

Бряк, наблюдая за всеми собравшимися скептически и с долей презрения, принимается руководить процессом приготовления позднего ужина – уж если и нарушать правила, так все сразу и делать это правильно. Она быстро раздает всем задания. Энорабии достается та часть исполнения рецепта, в которой нужно мясо резать и отбивать, остальные тоже как-то подтягиваются к процессу готовки. Тише от этого не становится. В кладовке Джоанна ругается с Хеймитчем по поводу размера луковиц. Энорабия, сосредоточенно натачивающая нож, любезно благодарит их вполголоса о том, что размер пока касается только луковиц, за что получает возмущенный взгляд Эффи, и который железно игнорирует.

Эффи чувствует себя на своем месте.

…

Хеймитч поднимается на двенадцатый этаж уже после десяти часов ночи, когда все остальные поварята доедают остатки позднего ужина и расхваливают каждый свою вилку. Хеймитч ждет, что Китнисс встретит его у самого лифта. Но у лифта никого нет. Комнату, которую девушка выбрала под свою спальню, он находит по наитию, и не стучится перед тем, как войти.

Китнисс лежит поперек кровати, раскинув руки в стороны. Перед сном она не переоделась, и под одеяло не залезла. Сон ее будто сморил за каким-то чрезвычайно важным занятием, и сон ее чрезвычайно крепок. Хеймитч ставит поднос с едой на прикроватный столик, и внимательно вслушивается в дыхание девушки, затем, помедлив, накрывает ее сложенным на кресле пледом, и опять медлит. Такой крепкий сон. Китнисс должна была проснуться. В конце концов, Хеймитч топал по коридору. Насвистывал, морально подготавливая себя к очередному душевному разговору, в котором его назовут предателем или еще кем похуже. Но девушка спит, накрытая пледом, в одежде, в присутствие постороннего человека. Хеймитч злится, продолжая чувствовать свою тревогу, и присаживается на кресло, и рука его тянется к столовым приборам, лежащим на подносе, он пытается вспомнить номер телефона доктора Аврелия и восхищается тем, как круто у них получилось сегодня играть в одну большую семью на голову больных людей. Он съедает сперва один кусочек мяса, затем часть гарнира, стучит вилкой по тарелке, и старается производить как можно больше звуков, но цель его не достигается. Китнисс спит; у нее чуть приоткрыт рот, и выражение лица такое спокойное, какого никогда не бывает в обычном состоянии. Хеймитчу хочется погладить ее по голове и спеть колыбельную, но вместо этого он просто смотрит на нее. И ест. Ест и смотрит.

Именно в таком состоянии его обнаруживает Эффи, и шепотом просит перестать заниматься черт знает чем в темноте. Хеймитч чувствует себя, по меньшей мере, каннибалом, хотя Бряк его не бранит, не бросает на него подозрительных взглядов, и уж точно не лезет проверять целостность Китнисс Эвердин. Зато заставляет его вымыть посуду и расставить ее на полках. Хеймитч хмурится, но выполняет ее требования, и просит передать ножи, оставшиеся от кого-то из нерадивых обжор, убывших ранее с места преступления.

- Только не порежься, - говорит, подначивая, и будто не теряя надежды обнаружить в этой женщине ту прежнюю Бряк, которая срывала голос, когда он закидывал ноги на стол из красного дерева.

Ему приходится обернуться, чтобы понять причину, по которой Эффи медлит с выполнением его просьбы. Глядя на ее сосредоточенное лицо, на то, как она всматривается в свое отражение, вертит острие ноже в опасной близости от своих глаз, ему уже не хочется шутить.

- Эффи, - окликает он ее как можно более равнодушно.